Он рывком встал и открыл дверь. На пороге стоял этот коп, Голдберг. Он ничего не сказал. Да в том и необходимости не было. Взгляды их пересеклись, и Голдберг кивнул. А как иначе один мужчина может выразить сочувствие другому? У Делла в груди что-то оборвалось.
Конец. Пришла полная, опустошительная ясность. Делл Флинн все понял. Его мальчика больше нет. Его сын мертв. Короткая жизнь оборвалась. Больше ничего не будет, никакое чудо не способно спасти его. Никогда больше Делл не возьмет своего мальчика за руку, не увидит, не поговорит. И игры «Орлов» кончились. Карлтон ушел, он больше не вернется, и Делл знал, что и для него все позади.
У него подкосились ноги. Он начал опускаться на пол, но Голдберг успел подхватить его. Делл осел в сильных руках полицейского. Боль была непередаваемой, невыносимой.
— Как? — наконец выговорил он.
— Мы нашли его недалеко от того места, где раньше обнаружили следы крови.
— В лесу?
— Да.
Делл представил сына — одинокого, маленького, замерзшего.
— Там обнаружили и другие тела. Мы считаем, что это дело рук серийного убийцы.
— Как вы сказали, серийного убийцы?
— Мы полагаем, да.
— То есть… как? Не было никакой причины, и моего мальчика убили просто так, наугад?
— Пока мы ничего определенного сказать не можем.
Делл попытался забыть о боли, сосредоточиться на словах Голдберга. Так поступаешь в самые страшные минуты. Одни отмахиваются, не приемлют правды. Другие жаждут мести. Но в любом случае трудно сосредоточиться на мысли о том, что все это означает, — такое слишком трудно перенести. Отвлекаешься на что-то постороннее, поскольку ничего не способен противопоставить беспощадной правде.
Чувствуя, как к глазам подступают слезы, Делл спросил:
— Мой мальчик страдал перед смертью?
Голдберг на секунду задумался.
— Не знаю.
— Вы поймали этого типа?
— Пока нет. Но обязательно поймаем.
С экрана донеслись приветственные крики болельщиков. «Шестерки» явно побеждали. Его сын мертв, а люди радуются. Никому нет дела. В доме по-прежнему было электричество. По улицам ездили машины. Болельщики поддерживали любимые команды.
— Спасибо за то, что сообщили лично, — услышал Делл собственный голос.
— У вас есть с кем побыть?
— Жена скоро вернется.
— Хотите, чтобы я дождался ее?
— Нет-нет, спасибо, справлюсь. И еще раз спасибо, что заехали.
— Делл! — Голдберг откашлялся.
Делл поднял голову. В лице Голдберга читалось явное сочувствие, но не только, было и кое-что еще.
— Невинные люди не должны больше страдать, — сказал он. — Вы меня понимаете?
Делл промолчал.
— Остановите этих психопатов, — продолжил Голд-берг, протягивая ему сотовый. — Слишком много смертей для одного дня.
В ослепленном болью сознании Делла промельк-нуло подобие ясной мысли. Голдберг прав. Пролилось слишком много крови. Делл взял сотовый и набрал номер Кена.
Ответа не последовало.
Брум позвонил Саре Грин.
— В четыре часа дома будете?
— Да.
— Можно заехать?
— Что-нибудь новое появилось?
— Да. — И после секундного молчания: — Боюсь, новости не очень хорошие.
— Жду вас в четыре.
Перед домом Рэя Левина ярко горели фонари, распространяя вокруг болезненно-желтый свет. Перед скромным зданием стояли четыре полицейских автомобиля. Когда Брум подходил, федералы как раз забирались в фургон. Он ускорил шаг, вошел в дом и увидел Доддса.
— Что-нибудь нашли? — спросил Брум.
— Ничего неожиданного, если ты об этом. Никаких орудий убийства. Никаких ручных тележек. Ничего в этом роде. Мы начали просматривать на компьютере его фотоархив. В этом отношении по крайней мере этот малый сказал правду — снимки у старой мельницы делались всегда восемнадцатого февраля, связи с Марди-Гра нет.
Действительно, это сильно укрепляло позиции Левина.
— Это кто там, федералы? — Доддс выглянул в окно.
— Они.
— Забирают у нас дело?
— Да, теперь это их младенец, — кивнул Брум и посмотрел на часы. Больше здесь болтаться нечего. Можно поехать к Саре. — Что ж, если это все…
— Не совсем. Тут одна штуковина показалась мне весьма странной.
— Что такое?
— Рэй Левин — это настоящее имя?
— Да.
Доддс кивнул, скорее самому себе, нежели Бруму.
— А каких-нибудь других Левиных ты знаешь?
— Других? О чем ты?
— Это ведь еврейское имя, правда? Левин…
Брум обвел взглядом убогое жилище и хмуро по-смотрел на Доддса.
— Ну и что? Не все евреи богачи. Или тебе это не известно?
— Я не о том. Ладно, проехали. Не имеет значения.
— Что не имеет значения?
— Ничего. Повторяю, ничего подозрительного мы не нашли. Разве что… — Доддс пожал плечами. — Зачем еврею понадобилось это?
Он протянул Бруму небольшой пластиковый пакет, в какие складывают вещественные доказательства. Поначалу он не понял, но потом, несколько секунд спустя, когда дошло и увиденное отпечаталось в сознании, у Брума буквально закружилась голова и возникло ощущение, будто он падает, падает и не может остановиться. Мир его, и без того нестойкий и колеблющийся, внезапно закружился еще быстрее, так что на ногах удержаться было непросто.
— Брум!
Но он уже ничего не слышал. Он заморгал, еще раз присмотрелся к мешочку и почувствовал некую слабость в желудке, потому что внутри был медальон святого Антония.
С выбранного им места по ту сторону улицы Кен увидел, как Лорен вышла из клуба через заднюю дверь. По стоянке она шла довольно долго. Само ее удаление было неким событием. Любая девица, работавшая в этой помойной яме, считала своим долгом остановить старшую барменшу и обнять ее, а Лорен от объятий не уклонялась и возвращала каждой то, чего та хотела, — кому-то на ухо что-то шептала, кому-то лукаво улыбалась — мол, да, да, все ясно, — кому-то просто говорила что-то приятное.
В общем, вела себя как добрая матушка.
Наконец, пробившись сквозь стайку девиц, Лорен вышла на улицу и направилась домой. Кен следовал за ней на безопасном расстоянии. Жила Лорен недалеко отсюда, в конуре, знававшей лучшие времена, хотя трудно сказать, может, этот дом с самого начала был грязный и занюханный.
Лорен открыла дверь ключом и вошла. Вскоре зажглись две лампы. Она явно жила здесь одна. Кен обошел вокруг дома, заглянул во все окна. Лорен была на кухне.
