Смоленск был окружен поляками еще в сентябре прошлого года, 1609 от Рождества Христова. Король польский Сигизмунд, объявляя везде и всюду, что идет на Московию не войною, но с единой целью прекратить на ее земле вражду и смуту, принес Московскому Царству такую войну и такую беду, какой оно давно уж не видывало. Польское войско, продвигаясь к Москве, занимая города и села, разоряло их и жгло, при сопротивлении и без сопротивления, просто от одного удовольствия разорять и жечь! Даже разбойники Гришки Отрепьева, наглого самозванца, несколько лет назад объявившего себя чудом спасенным сыном Иоанна Грозного и ненадолго захватившего московский трон, не творили во время своих походов такого бесчинства. И второй самозванец, явившийся на смену убитому в Москве Гришке и тоже нарекшийся «царевичем Дмитрием», а в народе названный «тушинским вором» — за то, что его полки долго стояли вблизи Москвы, укрепившись в местечке Тушино — столько разорения не принес. Оба «царевича» охотно призывали себе на помощь поляков, но те до поры до времени действовали, вроде бы повинуясь самозванцам, и не давали себе на русской земле полной воли.
Сигизмунд шел «спасать Московию», в действительности лелея в душе одну лишь надежду: взять себе московский престол и просто его уничтожить, стереть ненавистное царство с карты, сделать частью великой Речи Посполитой. Частью, у которой если и будет название, то сохраненное более для воспоминания…
Смоленск был крупнейшей русской крепостью и самым мощным оборонительным рубежом на пути к Москве. Эту крепость выстроили всего за семь лет до начала похода Сигизмунда, и она была, как доносили королю, сильнее и надежнее всех крепостей Европы.
Подойдя к городу, поляки в этом убедились. Перед ними высились могучие каменные стены протяженностью почти в шесть с половиной верст
[6]
, высотою не ниже шести саженей, а шириной, как сообщали некогда видавшие это строительство офицеры из числа германских наемников, по три сажени и более! Тридцать восемь мощных башен располагались на равном друг от друга расстоянии, в девяти из них были ворота, но подступы к ним оказались надежно защищены рвами и специально выстроенными перед подходом польской армии бревенчатыми срубами.
Польский король очень скоро убедился, что обстреливать эти стены из пушек — почти бесцельное занятие. Конечно, ядра наносили урон смоленскому гарнизону, но не молчали и орудия на стенах крепости, а польское войско оказалось перед ними как на ладони — проклятый смоленский воевода заранее сжег весь деревянный посад, сделав местность перед крепостью совершенно открытой. Что же до стен, то одолеть их могли бы лишь специальные тяжелые осадные пушки, каковых в армии Сигизмунда не было. Поляки пытались взорвать ворота петардами, однако бревенчатые срубы их надежно защищали, а попытки подойти ближе заканчивались для отрядов польской и наемной пехоты самым печальным образом: смоляне выходили им навстречу и крушили с отвагой и беспощадностью, быстро отбившей у ляхов охоту повторять такие попытки.
Оставалась осада, долгая, изнуряющая осаждающих не менее, чем осажденных.
Можно было, конечно, попытаться обойти несокрушимую твердыню стороной, но во-первых, тогда пришлось бы двинуть армию по осеннему бездорожью, рискуя потерять часть ее в русских болотах, а во-вторых, и это было куда важнее — нельзя же оставлять у себя за спиной такой опасный очаг сопротивления!
Воевода Смоленска, казалось, предусмотрел все! В крепости были заранее вырыты дополнительные колодцы, запасено много еды, со всего уезда собрано полторы тысячи «даточных людей», неплохо вооруженных и составивших хорошую помощь четырехтысячному гарнизону.
Поляков было в несколько раз больше, но легче от этого не становилось. Во время штурмов, дерзких вылазок осажденных, во время ответных ударов смоленских пушек — осаждающие гибли сотнями. Наступившая зима была сурова, и вставших таборами
[7]
вокруг города завоевателей охватило уныние.
Теперь только упрямство и безмерная, доходящая до безумия ненависть к Московии удерживали Сигизмунда Третьего от позорного отступления из-под стен Смоленска. Он направил своих гонцов в Ригу, на тамошний оружейный завод, потратив огромные деньги и заказав там несколько осадных пушек. Их должны были отлить и привезти ранней весной, но вместо мороза вдруг грянула оттепель и ударили дожди. Куда уж тут везти тяжеленные пушки — потонут.
Утешался Сигизмунд лишь мыслью, что и осажденным приходится нелегко. В боях и при обстрелах гибли и они (правда, куда меньше, чем поляки, что приводило короля в ярость). Он несколько раз покидал свой стан, но возвращался, рассчитывая, что его присутствие пробудит новую отвагу в войске. Увы! Войско роптало, проклинало и русских, и их зиму, и эту дьявольскую крепость, и… самым тихим шепотом и друг другу на ухо — вероятно, своего короля! Тверже держались наемники — шведы и немцы, а также примкнувшие к польскому войску русские запорожские казаки, вечно затевавшие смуты против князей и государей и теперь рассчитывавшие получить от завоевателей желанную вольницу. Как же, как же, пускай их надеются! Этих не знающих удержу и не любящих никакой власти головорезов надобно будет потом просто извести, напустив на них тех же шведов с немцами — говорят, у казаков неплохие земли, вот пускай наемники и потрудятся себе на пользу!
Предаваясь таким размышлениям, польский король продолжал осаждать упрямую крепость, а его военачальники придумывали одну за другой все новые хитрости, дабы как-то сокрушить твердыню. Но каждая попытка завершалась огромными потерями. В нынешней ночной вылазке, когда пехотинцы должны были, одолев ров, заложить мощные петарды в выемку поврежденной стены, нашли свою смерть семьдесят три человека! Как и было рассчитано осажденными, их петарды взорвались раньше и разметали весь отряд по рву и вокруг него кровавыми клочьями. Лишь чуть более сорока пехотинцев, из которых многие были ранены, возвратились в свой стан.
Глава 2. Земляной вал
— Ишь ты, какой пир мы нынче устроили окрестным воронам! — ликовал Никола Вихорь, радостно потрясая пищалью, из которой стрелял пускай и не он, но которая все равно принесла им удачу. — Если только за оставшуюся ночь мелкое зверье не набежит да не пожрет пановские кишки…
— Чтоб так много сожрать, мелкого зверья мало! — заметил Юрий, пытаясь еще что-то рассмотреть и уже почти ничего не видя: просмоленная солома догорала, а во рву огонь улегся почти сразу.
— Ну, наутро ляхи со зла будут палить почем зря! — заметил один из осадных стрельцов. — Жди потехи!
Остальные (их оставалось на самом верху башни человек десять) дружно загоготали.
— Что ж вы так расшумелись, люди добрые? — послышался позади них звучный голос, и все тотчас умолкли.
— Будь здрав, воевода! — воскликнул, оборачиваясь и отвешивая поклон, неугомонный Вихорь. — Исполнили все, как тобой было велено. И все бы славно, да теперь во рву мусору видимо-невидимо. Ворон надобно звать на подмогу, не то ведь август на дворе — ляховские кишки так завоняют, что носы зажимать придется!
