– Тогда, как же нам поступить, сэр? – спросил один из воинов. – Ну, малышку можно с собой взять и после отдать на попечение в какой-нибудь монастырь. А этих? Не с собой же тащить?
В светлых, серых, как полированная сталь, глазах сэра Эдвина сверкнула и угасла ярость. Он всю жизнь старался не давать ей воли, зная, как подводит она в общении и с равными, и со слугами, и как опасно проявлять ее в бою. Но сейчас ему было особенно трудно справиться с собой – он не смотрел на плачущую девочку, но от ее рыданий на душе у него делалось все темнее.
– Никуда мы их не потащим! – проговорил он, наконец. – Вон там, левее, растут два ветвистых дерева. Приказываю повесить всех троих.
У двух разбойников вырвались короткие сдавленные вопли, третий, тот, что грозился перерезать девочке горло, разразился грязной бранью, выдавая, тем самым, еще больший страх. Зато воины шерифа разом повеселели – они немало гонялись за людьми Робина Гуда, немало хоронили своих товарищей, убитых разбойничьими стрелами, и приказ сэра Эдвина пришелся им как нельзя более по душе.
Живо смастерив три петли, они потащили пленников к деревьям.
– Но сэр шериф! Так же нельзя! Нельзя же казнить этих людей без суда!
Этот полный ужаса крик вырвался у маленькой внучки корзинщика. Более того, она вскочила на ноги и бросилась к шерифу, ловя узду его коня и пытаясь схватить его за руку.
Вряд ли ее порыв сильно изумил сэра Эдвина. Жалостливых дурочек он встречал в жизни немало. Однако сейчас эти вопли были уж слишком неуместны. Добро бы, к нему воззвал епископ, ему положено, он священник. Но нет, тот молчит, только смотрит с улыбкой на девочку и на самого шерифа. А она едва ли в седло не карабкается!
– Прошу вас, сэр! Умоляю вас! Их надо судить!
– А я и сужу, – надменно произнес Веллендер. – Я – шериф Ноттингема. В моей власти вершить суд над разбойниками, захваченными на месте преступления. И приговор, который я им вынес, может быть исполнен немедленно. И будет исполнен немедленно, потому что мы спешим.
– Отправить троих людей в ад из-за того, что вам некогда! – она задохнулась, но нашла в себе силы продолжить. – И ведь я тоже, тоже виновата… Это произошло из-за меня!
– Из-за тебя?
– Ну да! Ведь Робин Гуд приказал им, при-ка-зал! Они же не могли его ослушаться… И они все, все, все думают, что для меня так действительно было бы лучше. Сэр шериф, ради Господа Нашего Иисуса Христа! Они должны исповедаться, должны покаяться… Если их вина так уж велика, то осудить их должен суд!
Сэр Эдвин наклонился с седла и выдохнул ей в лицо:
– Еще раз повторяю: суд здесь я! И судья – тоже.
– И здесь, и везде, сэр, судья – только Бог!
Она произнесла эти слова с такой неожиданной, уверенной силой, что шериф отшатнулся. Потом махнул рукой воинам, уже надевавшим на шеи осужденных петли:
– Подождите!
Несколько мгновений они смотрели друг на друга оценивающе, выжидающе. И вдруг зареванное личико расцвело сверкающей улыбкой:
– Господи, ну, какая же я дурочка! Вот уж дурочка-то! Как я сразу не поняла? Вы же хотите просто их напугать! До смерти напугать, чтобы никогда больше им такого делать не захотелось. А потом… потом возьмете и просто отпустите. Ведь так?
– Почему ты так решила?
– Но вы же такой добрый…
– Я?
– Конечно.
Шериф едва не задохнулся от смеха. Ну да, в четырнадцать лет человек еще не может быть умен. Но и так глуп тоже. С чем же граничит такая глупость? С безумием? Чушь! Безумия тут нет и на медный пенни. А тогда с чем? Со святостью, что ли? Чего-чего, а проявлений святости ему пока встречать не приходилось. Не с чем сравнивать.
– Как тебя зовут? – вдруг спросил он девочку.
– Изабель. Изабель Келли.
– Очень хорошо. Я – сэр Эдвин Веллендер. А почему ты, Изабель, решила, будто я – добрый?
– Потому что вы очень красивый. Красивые всегда добрые. Ведь красота от Бога. И от ангелов.
Смех сэра Эдвина оборвался. Несколько мгновений он мучительно вспоминал, когда последний раз смотрел на себя в зеркало. Кажется, года два назад. Или три. И какая же там была красота? Жесткое, резко очерченное лицо с крупными чертами. Неестественный контраст обветренной до черноты кожи и совсем светлых волос. Черные, как сажа, ресницы и брови. Еще и подбородок да часть щек светлее всего лица – шериф всегда дочиста брил бороду, но во время походов, длительных вылазок щеки покрывала щетина, и под ней загар обычно бывал чуть слабее.
Невольно сэр Эдвин обернулся к епископу. Тот улыбался, уже не сдерживаясь, а его глаза просто светились, излучая радость. Почти такую, какая играла сейчас в карих с золотом глазах Изабели. Интересно, а чему он радуется? Или ему просто смешно? И почему шерифу совершенно не хочется обратиться к этому мудрому человеку за советом? Потому как ясно, что тот посоветует?
Шериф наклонился, подхватил девочку подмышки и усадил в седло впереди себя. Она не только не испугалась, но, кажется, еще больше обрадовалась. Даже слегка взвизгнула от восторга.
Веллендер въехал под светло-зеленый шатер двух раскидистых древесных крон и поморщился, когда его смазала по щеке качавшаяся на ветру толстая пеньковая петля. Три пары глаз впились в его лицо, пытаясь прочитать на нем то, чего все трое так яростно хотели, но на что не надеялись: отмену его решения.
– Итак, – сказал шериф, – ненужно возвышая голос (кругом было совершенно тихо), – я приговорил вас, троих, разбойников и мерзавцев, к смертной казни. Но вот эта девочка, что сейчас сидит передо мною, та, которую вы хотели похитить и отдать на поругание своему негодяю-главарю, она попросила меня о вашем помиловании. Помиловать вас и отпустить, как ей хотелось бы, я, само собой, не могу. Потому что ни один из вас и не подумает раскаяться, а будет по-прежнему грабить и убивать людей. Однако, раз девчонке так угодно, то пускай вашу судьбу и впрямь решает суд в Ноттингеме. Если вам повезет, и кому-то потребуются рабы, возможно, судьи и оставят вас в живых. Правда, придется таскать вас за собой, покуда мы не вернемся в город, но, в конце концов, после схватки на дороге осталось немало лошадей. Эй, ребята, – повернулся он к своим воинам, – Скрутите-ка этих мерзавцев покрепче да усадите верхом. И сами тоже садитесь в седла, мы и так потеряли уйму времени.
Глава 4
Принц Джон
Звук рога раздался совсем близко, и к нему присоединился второй. Значит, загонщики возвращаются вместе с охотниками. То есть, охота, скорее всего, завершилась успешно. А выходит, вскоре вся эта компания, с лающими собаками, топочущими, ржущими, воняющими потом лошадьми, смеющаяся, весело бранящаяся, неистово шумная, прихлынет сюда, на поляну. И покой будто ветром унесет. А ведь как сладко спалось на заросшей мхом и вереском поляне, под разноголосый щебет пташек, порхающих в широких кронах вязов и буков, под деловитое жужжание диких пчел, спешивших, до наступления поздней осени собрать весь оставшийся нектар и доверху наполнить соты! Воздух настоян на меду и воске, на густой смоле и увядающих травах. Вот это запах! В городе такого не бывает. Дышал бы и дышал. И что за радость в неистовой скачке меж деревьями, по едва заметным лесным тропам, в погоне за какой-то там ланью, оленем или лисицей? Лететь, понукая коня, то и дело рискуя из-за случайной кочки сломать себе шею, на скаку целиться в несущуюся впереди дичь… Которую, даже если попадешь в нее, все равно еще надо свежевать, потрошить, да еще приготовить! Конечно, это сделают другие, но ждать-то сколько! Совершенно другое дело, когда тебе приносят на блюде жареное мясо, с соусом, с зеленью, с блестящими угольками чернослива. И с вином. Вкусно, спокойно, и никаких усилий.
