Среди прочих сотрапезников Робина выделялся своей громадной фигурой старый знакомый Ноттингемского шерифа Малыш Джон. Он был единственный, кому кроме Робина и его подруги достался за этой трапезой серебряный кубок, а не деревянная, либо кожаная кружка.
– Значит, – переспросил Гуд густым звучным голосом, проглотив еще с пол-кубка вина, – наш светлейший шериф считает, что я отважен только напоказ? Так он сказал, а Малыш?
– Э-э, я бы не передавал тебе таких слов, Робин, но лучше ведь знать все, что твой враг о тебе думает и говорит! – воскликнул Джон. – А может, и не надо было…
– Обязательно, обязательно надо было, Малыш! – отрезал Робин, ставя кубок на землю и хлопая товарища по плечу, до которого ему удалось дотянуться, лишь привстав, хотя Джон сидел рядом в той же позе, вытянув ноги по земле. – За что я еще тебя люблю, так это за то, что из тебя не надо вытягивать правду, ты ее скажешь в любом случае, даже зная, что она меня не обрадует. Впрочем, мне, как ты сам понимаешь, плевать, на неуважение его светлости шерифа. А девчонку, он что же, с собой прихватил?
– Скорее всего, – пожал плечами Джон. – Наши говорят, в деревню она не вернулась.
– Ну так, ставлю хороший лук против ломаной стрелы, что наш сэр Эдвин сам решил поживиться свежатинкой! – расхохотался разбойник, хотя лицо его при этих словах слегка помрачнело. – Он решил хотя бы что-то урвать у меня, раз никак не может свести со мной счеты. Надо было мне сразу увезти девку, а не уговаривать ее, будто знатную леди.
– Разве в окрестных деревнях мало девчонок? – приподняв кудрявую голову и потянувшись за стоявшим возле бурдюка кубком, пропела красавица в золотом платье. – Да и замужние крестьянки почти все от тебя без ума: любая готова ради твоих объятий хоть мужа зарезать! А ты прицепился к какой-то недотроге. Нужна она тебе?
Гуд пристально посмотрел на свою подругу:
– Ты так ловко скрываешь ревность, Мэри, что я иной раз готов поверить, будто ты и вправду не ревнуешь. Признайся, ты сама бы зарезала любую девчонку, с которой я проведу одну-единственную ночь, да знаешь, что тогда я приведу еще двух-трех.
Мэри налила себе вина, выпила почти весь кубок, привстав, откусила от фазаньего бока, который разбойник держал в руке, и, проглотив кусок, проговорила:
– Если бы я так уж ревновала, то скорее бы тебя зарезала! Нет, Робин, что мне до твоих утех: эти дуры для тебя значат куда меньше, чем твой лук или вон этот нож, с которым ты не расстаешься. А я здесь на равных правах со всеми, и добычу получаю, как все остальные.
– Только никто из остальных не прихватил бы в захваченном обозе такое вот платьишко! – хмыкнул Малыш Джон, безо всякого стеснения подергав красотку за золотистый подол. – А ревновать Робина смысла нет: какой он был, такой уж и будет – упустить красивую бабенку для него то же самое, что не догнать и не подстрелить оленя на охоте. Точно я говорю, Робин?
– Да, и в этом он такой же меткий! – гоготнул один из сидевших рядом и слышавших весь разговор разбойников. – Что удивляться, коли нашего предводителя обозлил промах?
Остальные ответили таким же дружным хохотом. При этом Гуд нахмурился, однако быстро сообразил, что выдает себя, и засмеялся вместе со всеми.
– Но что меня и впрямь удивляет, – заметил он, когда стало немного тише, – так это нежданная доброта шерифа. С чего это он сразу не повесил наших ребят, а повез их с собою? Ты уверен, что он именно так сделал?
– А то? – обиделся великан. – Сам видел – сидел на холме, на дереве и смотрел, как они уезжали. И при том не в сторону Ноттингема, а в прямо противоположную. Сдается мне, шериф поехал провожать епископа.
– Тем более! – недоуменно воскликнул Робин. – С чего он потащил за собой пленников?
– Ну… – Джон замялся. – Возможно, решил передать Ноттингемскому судье.
– Вот-вот! А тот ведь может их не повесить, а продать, если ему это будет выгодно. Кстати, надо бы узнать, не найдется ли в городе богача, которому можно пригрозить, чтоб он попытался выкупить Гилберта, Рея и Сильвана, окажись те и впрямь в суде.
– Да городские-то не очень пугливы! – заметил кто-то из сидевших по другую сторону костра разбойников. – Им за стенами, да под защитой шерифа незачем нас бояться. Но, может, ребята смогут убежать по дороге?
– От Веллендера? – усомнился Гуд. – Кто же и когда от него бегал? Ладно, надо будет кому-то потом разузнать в городе, что с ними сталось. Хорошо, что пока они не болтаются в петлях на дереве.
– Еще бы! – согласился Малыш Джон. – А вот интересно, меня бы шериф тоже не повесил, а потащил с собой, если б я не удрал?
– Тебя бы он точно вешать не решился! – еще один из пирующих придвинулся ближе к костру и выдавил в свою кружку остатки вина из бурдюка. – Не, не повесил бы он Малютку Джони!
– Почему это? – обиделся великан.
– Да потому, что вздерни тебя его воины, дерево бы тотчас и упало! На чем бы он вешал остальных?
– Там было еще одно дерево! – в ярости завопил Малыш, вызвав новый раскат оглушительного хохота. – Другое дело, что скрутить меня у них кишка тонка.
Робин Гуд отбросил обглоданную фазанью кость и кивнул в сторону костра.
– Покажи-ка свою силу еще разок, Джони! Отцепи нам поросеночка, кажется они уже готовы.
Малыш не заставил себя просить два раза. Сняв с огня вертел, он одним движением подобранной в траве палки стянул обе тушки с раскаленного железа и стряхнув на подставленный другим разбойником деревянный поднос. Потом подул себе на пальцы, ухватил поросенка и разломил его пополам, казалось, не приложив к тому никакого усилия.
– Ох, и хорошо же пахнет! – великан блаженно потянул носом. – Робин, если я съем половинку, ты не назовешь меня обжорой?
– Только если съешь и вторую! – подавился смехом Робин.
– Поглядишь на аппетит нашего Малыша и понимаешь, почему его прогнали родители! – усмехнулась красавица Мэри.
Теперь великан, кажется, обиделся по-настоящему. Он посмотрел на девушку исподлобья и проговорил, стараясь не дать воли охватившему его возмущению:
– Я же тебе сколько раз говорил, змея ты этакая: родители меня не прогоняли! Ну да, отец надрал мне уши и задницу, и я сбежал, так ведь сам дурак и был…
– Это когда же было? Расскажи! – попросил молодой разбойник, новичок в шайке Робина, не знавший, как большинство друзей предводителя, все и обо всех.
– Мы эту историю слушали раз по десять каждый! – отмахнулся Гуд, однако видя искреннюю обиду Джона, кивнул ему: – Ну, расскажи еще и Стивену, пускай знает, что папу и маму надо слушаться, а не то угодишь в шайку разбойников!
– Мне годков семь было! – принялся рассказывать Малыш. – Отец мой, дай Бог здоровья, коли он жив, был мельником. Я ему уж и в работе помогал. А тут к нам попросились ночевать жонглеры
[30]
. Отец, человек добрый, пустил. Наутро они в благодарность стали всему нашему семейству показывать всякие свои штуки, фокусы, ну, и все такое. Один у них был, здоровый такой детина, чуть поменьше, чем я сейчас. Ну, он и давай гвозди пальцами гнуть, подкову сгибать-разгибать туда-сюда. А потом взял и поднял один из наших жерновов, тот как раз внизу лежал, отец его только купил и привез, не успел поднять наверх. Ну, я возьми, да скажи: «И я могу так!» Жонглеры стали смеяться. А я обиделся. Ухватил жернов, поднатужился, да и поднял его! Э-э, надо было их видеть, жонглеров-то! Только что не попадали… Мне оно приятно. Я и давай вертеться с этим жерновом, мол, и не тяжело вовсе. А было-то ох, как тяжело… И как-то получилось, что уронил я этот жернов. Он покатился, покатился, бряк о стену дома, да и пополам! Совсем новешенький жернов. Если честно, ведь такое однажды уже случалось, только я тогда был куда меньше, и отец мне просто уши надрал. А тут рассердился так, что не только оттаскал за уши, но и обломал целый пук хвороста об мою задницу. Больно было – я аж в рев ударился. Э-э-э! В тот же вечер старший из тех жонглеров, их всего было трое, мне сказал: «Малыш Джони! Раз тебя здесь обижают, иди с нами! С такой силой ты быстро станешь знаменитым». Конечно, им это было выгодно: такой несмышленыш жернова ворочает! А я был глупее курицы! И сбежал с ними на другое утро, уж больно обиделся на отца. Думал – ну, побегаю, подзаработаю денежек, а потом вернусь. Однако, дорожка к дому почему-то всегда длиннее, чем дорожка из дому. Много, чего потом было, а на свою мельницу я так и не возвратился. Так что никто меня не выгонял, сам же за свою дурость и расплатился.
