– Пойдешь с нами в лагерь? – спросил Гуд брата Тука.
– Думаю, будет лучше, если я вернусь в Ноттингем, – покачал тот головой. – По моему простому разумению, там еще найдется, что разузнать, хотя едва ли прочие новости окажутся важнее той, что я принес сегодня.
– И какая же это новость, ради которой ты, судя по подолу твоей сутаны, весь день и половину ночи тащился по дороге и через лес, а потом выволок нас с Малышом из постелей, вместо того, чтобы просто взять и придти к озеру? Эта новость такая недотрога?
Робин говорил с насмешкой, но в его голосе слышалось нетерпение. На самом деле, раз их разведчик поступил таким образом, значит, резон в этом был.
Монах, видя нетерпение предводителя, расплылся в улыбке.
– Спрашиваешь, а сам знаешь ответ, Робин! – воскликнул он. – Господь послал мне, а через меня всем нам большую милость и большую удачу, но лучше будет, если об этом первыми узнаете только вы с Джоном. Потому что решение надо будет принять быстро и без лишнего шума. На, прочитай.
С этими словами он вытащил из висящей на его поясе сумки запечатанный бумажный свиток и протянул Гуду. Тот взял бумагу и, при всей своей выдержке, не удержался от удивленного возгласа:
– Нич-ч-чего себе! Королевская печать! Ты что, стал допущен ко двору, братец?
– Увы, при дворе моих скромных дарований пока не ценят, – смиренно опустил глаза брат Тук. – Однако вчера вечером мне удалось повстречать самого настоящего королевского гонца, выпить с ним, и потом оказалось, что сия бумага по чистой случайности коим-то образом переместилась из его сумы в мою.
Удивление Робина от этих пояснений лишь возросло, однако он решил оставить расспросы на потом и, выйдя из тени на яркий лунный свет, проделал то, что явно уже проделывал с королевским свитком ловкий монах: осторожно вытолкал его из шнура, не повредив печати, и развернул.
«В отсутствие короля Англии Ричарда Первого, я, его брат, принц Джон, – начал вслух читать Робин, – приказываю его светлости шерифу города Ноттингема, взяв всю дружину и, присоединив к ней, по необходимости, городское ополчение, а также призвав сим указом нескольких окрестных рыцарей с их дружинами, окружить и прочесать до последнего уголка лес в окрестностях Ноттингема, именуемый Шервудским, дабы изловить, наконец, бесчинствующего в этом лесу разбойника по кличке Робин Гуд и истребить всю его шайку. Оного Робина, живого или мертвого, следует доставить в Лондон, остальных я моей милостью отдаю на суд шерифа».
– Какого дьявола?! – ахнул пораженный Малыш Джон. – Неужто брата нашего всемилостивого короля так разобрало, что он вздумал вдруг навести в Англии порядок? Но если это правда, то отчего его высочество решил начать с Шервудского леса?
– Видимо потому, что на наш лес слишком часто стали жаловаться те, кто потерял здесь свои кошельки! – нахмурившись, проговорил Гуд. – И я понимаю принца Джона: говорят, им недовольны все – от последнего каттария или серва
[31]
, до почти всех владетельных сеньоров. А если он возьмет и разделается с самой крупной и самой неуловимой шайкой разбойников, то может вернуть себе расположение многих графов и баронов, аббатов и епископов.
– Но народ-то еще больше обозлится! – воскликнул Малыш.
Робин бросил на него насмешливый взгляд:
– Не обольщайся! Кто-то нас любит, а кто-то и нет. Да и потом, уж не пришло ли тебе в твою мудрую курчавую голову, дружище Малыш, что народ поднимет восстание, чтобы встать на защиту Робина Гуда? Они бунтуют только тогда, когда в каком-нибудь графстве, баронстве, аббатстве становится совсем туго с хлебом. Вот этим их пронять можно, а ради всего остального их с места не сдвинешь. В городах, там да, любят повоевать за свои права, за привилегии всяких гильдий, и тому подобное. Но горожане нас не жалуют, думаю, это тебе понятно. Так что расчет принца Джона вообще-то верный. Только он Шервудского леса не знает. Это сколько же нужно собрать дружин, чтобы его полностью окружить, да еще весь прочесать? Когда шериф получит эту бумагу, он будет долго браниться! Кстати! – тут Робин вновь посмотрел на брата Тука. – Раз ты эту бумагу забрал, то принцу придется снова ее писать, да?
Монах вздохнул:
– Ну, не сам же он все это пишет. А писцы за то и деньги получают. Я, признаться, сперва хотел заучить написанное наизусть и положить свиток назад, в сумку гонца, однако, решил, что беречь его голову мне не резон: Господь всегда карает людей за небрежение, а тем более, за небрежение, сопряженное с пьянством. И чем позже шериф получит этот указ, тем больше у нас будет времени, чтобы принять решение. Я прав?
– Прав-то ты прав! – лицо Гуда вдруг сделалось сумрачным, какая-то назойливая мысль явно не давала ему покоя. – Ну-ка, братец Так, расскажи мне подробно, где и как ты отыскал и коим образом обчистил этого самого гонца?
Разговаривая, они пересекли прогалину и остановились на другой ее стороне. Их обступали цветущие кусты шиповника, дурманящий ночной аромат белых и красных цветов делал воздух сладким. Робин сорвал веточку, поднес к лицу и тотчас сморщился: цепкие шипы впились в его палец, и несколько капель крови выступили на загорелой коже. Разбойник сердито слизнул кровь, сплюнул.
– Вот видишь, даже нежный цветок защищается, когда мы по неразумию своему посягаем на его жизнь! – воскликнул монах. – Так неужто же мы не сможем защитить себя от опасности? Ты хочешь знать, как все было? Изволь. Вчера после полудня заглянул я в одну из знакомых мне ноттингемских харчевен. Там всегда что-нибудь да услышишь интересного. Сижу я, пью вино, молясь про себя, чтоб оно пошло на пользу моей утробе, как вдруг входит человек в широком плаще, а под плащом и капюшоном – кольчуга и шлем. Сел за стол, тоже заказал вино и спросил у хозяина, можно ли будет в этой харчевне заночевать. Тот говорит, что, мол, можно, и цену называет. Этот добрый человек тотчас ему деньги на стол высыпал, а потом выругался и сказал: «Надо же было мне явиться сюда из Лондона, когда в Ноттингеме нет шерифа! Придется ждать, покуда он возвратится!». Вот тут я и решил, что пора к нему подсесть. Подсел. Он, кажется, даже обрадовался: «Ого, – говорит, – монах это к удаче. – Выпьешь со мной, брат?». Я ему: «Буду рад, добрый человек!». Ну и пошло. Думаю, вы знаете, братья мои, что в нашей округе лучше меня пьет разве что городской палач Энди Блю. Но у него ремесло такое, что без этого тяжко. Выпили мы с гонцом по бутылочке, потом по второй. Его разморило. Говорил он много, и я уразумел из его речей, что письмо, которое он привез шерифу, каким-то образом касается знаменитого разбойника Робина Гуда. Спрашиваю: «Отчего же его королевское высочество всемилостивый принц отправил с таким важным делом всего одного человека?» А гонец хихикает: «Оттого, братец, что отправь он с этим нескольких людей, это стало б заметно, об этом бы много говорили, и кто-нибудь обязательно рассказал проклятому разбойнику, что вот, мол, привезли указ по его душу!». Я слушаю, да подливаю и подливаю ему винца.
