«Они? – уловила я в словах Густава некоторую странность. – Густав видит перед собой одного Бориса, но говорит о нем во множественном лице. Оговорился? А может, он знает второго? Худой, усики, похож на Кларка Гейбла… Интересно получается. А что, если этот Андреевич и есть Алекс Петроу?»
Я хотела уточнить у Густава, знаком ли он со вторым мужчиной, но меня опередил полицейский. Заглянув в палату и не увидев там ничего страшного, он поинтересовался о чем-то у Густава. Тот смутился и извиняющимся тоном начал что-то объяснять.
– Что он говорит? – подскочила я к Ирине.
– Он извиняется, что зря их побеспокоил. Здесь дела семейные. Мы сами разберемся, – ответила Ирина.
– Нет! – завопила я. – Нет! Не уходите! Вы не можете уйти! Мы нашли преступников. Это они украли картины!
– Кто украл? Мы? – воскликнул Борис, изображая оскорбленного. – Да я вас упеку за решетку за оговор. Какие картины?! Лично меня вообще не было в Дюссельдорфе, когда этого господина обокрали. Я требую, чтобы она извинилась передо мной! Да-да, именно требую!
Он старался выглядеть спокойным, и ему это почти удавалось. Волнение выдавали лишь предательски выступившая на лбу испарина и легкая дрожь на кончиках пальцев. Перехватив мой взгляд, он сложил руки на груди.
«А рыльце у тебя все-таки в пушку», – не без удовольствия отметила я.
– Он требует извинений! Как же! – фыркнула Алина. – Для начала проверьте у него, господа, документы.
Густав без возражений перевел Алинино требование полицейским.
– Да пожалуйста, – хмыкнул Борис и протянул стражам закона свои документы.
Андреевич не стал ждать, когда его попросят об этом лично, предъявил свой паспорт. Я исхитрилась и заглянула через плечо полицейского.
«Василий Редькин, – прочитала я в документе Андреевича. – Все сходится. Василий Андреевич – кавалер Тамары Леонидовны. Вот и познакомились. Теперь остается узнать, его ли видел Густав, когда назначал встречу Алексу Петроу».
Полицейский полистал паспорта и вернул их владельцам.
– Как?!! – воскликнула Алина, расстреляв полицейского взглядом. – Вы их отпустите?
– Документы в порядке, – перевел слова полицейского Густав. – Визы тоже.
– Густав, ну скажи, этот господин хотел купить у тебя картины?
– С чего ты взяла? – нахмурился он.
– Ну как же? Усики, похож на американского артиста…
– Нет, тот был другой, – присматриваясь к Редькину, изрек Густав.
– Все равно их надо обыскать! – потребовала Алина.
– Да пожалуйста! – Осмелев, Борис демонстративно вывернул карманы. – Нашли свои картины?
– А там? – Алина взглядом указала на портфель, который держал Андреевич.
– Смотрите.
В портфеле лежали смена белья, зубная щетка и мыло. Впрочем, если вспомнить разговор Бориса с Андреевичем, мы и не должны были ничего в нем найти. И тот, и другой подозревали, что картины у Анны.
Обменявшись с Густавом парой фраз, полицейские попрощались.
– Густав, попроси полицейских задержать их для тщательной проверки документов. Я подозреваю, что документы у них поддельные, – заметалась Алина, глядя на удаляющихся стражей порядка.
– А зачем задерживать Бориса? – удивился Густав, похоже, он не понимал, почему мы пристали к Борису и этому Редькину. – Пусть идет. Евро за сто даю, вечером вернется к мамочке под крылышко, деньги просить.
– К мамочке? К Анне, что ли? – уточнила я.
– У него есть еще другая мать?
«А то нет! Видимо, Ирина не сказала мужу, что ее сводная сестрица сбежала. И уж точно Густав не в курсе, что Борис – старший сын Анны – погиб несколько лет назад. Следовательно, этот тип самозванец. Зря мы не сказали об этом полицейским», – пожалела я.
– Густав, Анна уехала во Францию, – внесла я ясность. – Впрочем, может, она уже и не там.
– Конечно, не там, – ухмыльнулся Густав. – Она у нас сейчас, сидит, тещу мою успокаивает. А уж что у той случилось, я не знаю, но рыдает она навзрыд.
– Мама нашлась? – радостно воскликнула Ирина.
– Нашлась. Сначала она как снег на голову свалилась, потом и Анна с Антоном прибыли. В общем, вся семья в сборе. Добро пожаловать в сумасшедший дом.
Я не сводила глаз с Бориса и Василия Андреевича. Сообщение Густава застало их врасплох. Борис даже на время потерял голос.
– А… мама… – пытался он сказать, глядя то на меня, то на Редькина.
– Хотите взглянуть в глаза подельнице? – поинтересовалась Алина.
– Какой подельнице?! Это моя мать родная!
– Значит, едем к матери? Прямо сейчас?
– Да, мы, конечно же, с ней увидимся, – стал уходить от ответа Борис, – но позже.
– А знаете, мы не настаиваем, чтобы вы ехали сейчас с нами, – сказала я.
У меня возникла идея отпустить поводок. Ведь если Борис и Василий Андреевич уверены в том, что картины у Анны, то они сами заинтересованы с ней увидеться. Правда, события могли развернуться и по другому сценарию: эти двое, осознав, что дело провалено, могут попросту сбежать.
«Ну и пусть бегут, мы не кровожадные. Главное, чтобы картины были у Анны», – я почему-то была уверена, что Анна, как только мы ее припугнем, тут же начнет каяться и вернет ценности.
– Ну что? Пока? Вы остаетесь? – сказала я, довольно улыбаясь.
– Пока, – пробурчал Борис, лихорадочно соображая, как им с Редькиным поступить.
– А мне что делать? – тихо спросил Сидоренко, кивая на Николая.
Я вздохнула, переводя взгляд на больного. И вдруг мне тоже показалось, что его ресницы подрагивают. Неужели Николай приходит в себя? Если это так, то его никак нельзя оставлять здесь одного.
– Мы же собирались его перевезти в другую клинику, – сказала я специально для Бориса и Василия Андреевича. – Значит, надо перевезти. Сейчас дождемся каталку, погрузим Николая в медицинскую машину и поедем.
– Ну раз с Николаем все будет в порядке, мы пойдем, – сообщил присутствующим Борис. – Еще увидимся!
Воспользовавшись моментом, Борис и Василий Андреевич шмыгнули за дверь.
«В доме Густава они вряд ли появятся, – лихорадочно соображала я, – но с Анной встретиться захотят. Для этого они постараются выманить ее из дома. Этого допустить нельзя».
– Вы договорились с другой клиникой? – поинтересовался Густав, прервав ход моих мыслей.
– Нет, Николай останется пока здесь. Эти двое ушли, и Николаю ничего не угрожает. Но я попрошу тебя, Густав, нанять сиделку и охрану. Хотя бы на пару дней. Это в твоих интересах.
– Хорошо, – согласился он.
– И еще. Позвони сейчас домой и вели всем – садовнику, горничной, кухарке, – чтобы они не выпускали из дома ни Анну, ни ее сына. К телефону тоже пусть их не приглашают – кто бы ни звонил.
