– Украденные вещи? – нахмурилась Анна.
– А что, вы думали, в саквояже? Зубная щетка и полотенце? Полицейские весь дом обыскали, но и подумать не могли, что пострадавший от рук грабителей и есть тот самый грабитель. Подозревали всех, но только не Николая.
– Только учтите, тогда я не знала, что Густава ограбили, – поторопилась заверить нас Анна.
– А ударили вы Николая от души?
– Да. Но я не хотела проламывать ему череп. Что мне за это будет?
– Если найдутся картины и другие ценности, если Николай придет в себя, то, пожалуй, ничего.
– Но я не знаю, где ценности. У меня их нет.
– А саквояж где?
– Ах да, саквояж. Я отвезла его в госпиталь, как велел Николай, положила под кровать.
– Он и сейчас там?
– Не знаю, я не вспоминала о саквояже. Мне не до него было. Я сначала хотела убежать, но потом стало известно об ограблении, и я подумала, что если сбегу, то Николай придет в себя и обвинит меня и в нападении, и в ограблении. Найдут меня очень скоро, мне бежать не к кому. Поэтому я решила дождаться, когда он придет в себя, и спросить, зачем ему понадобилось, чтобы я его травмировала.
– А вы не догадывались? Чудеса в решете. Согласитесь, странно звучит: «Разбейте мне, пожалуйста, голову». Не находите? – ехидно спросила Алина.
– Я думала, что Николаю нужно еще пожить в доме. Ни Густав, ни Ирина не выставили бы больного на улицу.
– Значит, о том, что Николай – вор, вы даже не догадывались?
– Так ведь она думала, что это я ограбил тетю Иру и дядю Густава! – отозвался с дивана Антон.
– Что было, то было, – кивнула Анна. – На него подумала и на Бориса.
– Естественно, о своих подозрениях вы полиции даже не заикнулись?
– Нет. А как сказать? Мой сын – вор? Сажайте его в тюрьму? От одной тюрьмы бежали, чтобы попасть в другую? Нет, этого я сделать не могла!
– Зато сейчас вы, наверное, счастливы, узнав, что ваш сын ничего не крал? – предположила я.
– Да, у меня словно камень с души свалился.
– Вопрос к вам, Антон. Вот вы тесно сошлись с Борисом. Он вам не показался подозрительным?
– Мне? Да нет. Мы очень здорово проводили время. Он веселый, заводной. Мы с ним такое откалывали!
– Например?
– Например? Пожалуйста! Немцы ведь только с виду законопослушные, свалить свою вину на кого-то случая не упускают. Одна из любимых наших забав была такой. Стоим мы с Борисом на пешеходном переходе. За нами толпа. Все ждут, когда загорится зеленый свет. И тут я и Борис начинаем переходить улицу. Немцы, потирая руки, топают за нами. Ведь если кого-то оштрафуют, то меня и Бориса, потому что пошли на красный свет. Сами же они всегда могут сказать, что за нашими спинами не увидели, какой горит свет. Где-то на середине улицы мы разворачиваемся и бежим назад. Начинается переполох, немцы в смятении не знают, что делать: то ли бежать вслед за нами назад, то ли двигаться вперед, но в этом случае уже их могут оштрафовать. Смеху! Нет, Борис классный! – Антон был в восторге от своего нового друга. – В компьютерах неслабо разбирается. Мой ноутбук починил. Легко! Как будто случайно нажал на какую-то кнопку, и компьютер заработал.
– Вот он-то, наверное, и вырубил сигнализацию, – догадалась я.
– Ну не знаю, – замялся Антон. – А вот Николай мне не очень понравился. Он вечно к Борису придирался, вечно бурчал.
– Ну ладно, и так все ясно, – вздохнула Алина и поднялась с дивана. – Надо ехать в больницу. Вы, Анна, едете с нами. И молите бога, чтобы саквояж оказался на месте.
– Да-да, мы все поедем, – вслед за Алиной вскочила с дивана Тамара Леонидовна.
Ехать в больницу изъявили желание все: и Ирина, и Густав, и Виктор Николаевич.
Глава 29
Дежурная медсестра скроила удивленное лицо, увидев перед собой многочисленную делегацию, которая намеревалась пройти в палату Сидоренко. В нашей больнице такую толпу точно бы не пропустили, но здесь, видимо, не было заведено чинить препоны родственникам больных. Медсестра лишь проводила нас взглядом и не более того.
Рядом с Николаем сидела сиделка, пожилая немка. Дама подняла глаза от книги, лежащей у нее на коленях, и смерила нас недовольным взглядом. На Алину ее напускная строгость не произвела никакого впечатления. Она по-хозяйски зашла в палату и заглянула под кровать Николая. Саквояжа там не было. Собственно, то, что его там нет, было видно и с порога, не стоило даже наклоняться.
– Нет, – констатировала Алина и стала методично заглядывать во все шкафчики и тумбочки.
Когда она подошла к стеклянному столику, на котором стояли лекарства, немка возмутилась.
– Что она сказала? – враждебно нахмурилась Алина и перевела взгляд на Ирину.
– Она спросила, что вы ищете, – ответила Ирина.
– Спросите ее, не видела ли она саквояжа или дорожной сумки. Сверху точно должны были вещи лежать, а снизу… Надеюсь, до дна саквояжа никто не докопался.
Ирина взволнованно затараторила на немецком. Немка буркнула что-то, потом поднялась и вышла из палаты.
– Куда это она? – спросила Тамара Леонидовна.
– Она сказала, что в палате не место чемоданам, сумкам и саквояжам. Если они здесь и были, то их вынесли.
– Куда? – в один голос спросили я и Алина.
Ответа не последовало. Кто это мог знать?
Сиделки не было минут пять. Когда она вернулась, все были на взводе.
– Что?
– Она говорит, что вещи больного лежат в камере хранения, – перевела слова сиделки Ирина. – Ключ у врача. Но их нам не дадут, пока мы не докажем, что они наши.
– Докажем? А как мы можем доказать? – всплеснула руками Тамара Леонидовна. – Я что, должна доказать, что трусы Николая – мои трусы?
– Мама, – одернула ее Ирина. – Белье Николая никого не интересует. А почему сразу не сказать, что мы ищем?
– Ну конечно! – воскликнул Густав. – Пусть мне вернут мое, и я, может быть, не буду подавать на Николая в суд. Зовите врача, – последнюю фразу он произнес на немецком языке.
Сиделка не стала пререкаться, молча вышла. Вернулась в сопровождении дежурного врача.
Разговор продлился недолго. Густав сумел убедить врача в том, что в саквояже Николая могут быть украденные ценности. Врач хотел пойти в камеру хранения сам, но Алина со свойственным ей недоверием составила ему компанию.
Десять минут тянулись неимоверно долго. Наконец дверь открылась. Сначала в палату с ликующим выражением лица вошла Алина, следом за ней появился врач. В правой руке он нес кожаную дорожную сумку, в которой вполне мог поместиться тубус со свернутыми в трубочку картинами.
