Тихо стучали колеса, поезд мягко катился в ночи, унося Марину Ларину на Север из холодного и чужого Петербурга. Она вдохнула его сырой воздух, увидела его нелицеприятные стороны и, казалось бы, должна была поклясться себе, что никогда и ни за какие коврижки сюда больше не вернется. Но, несмотря ни на что, этот город приворожил ее, как чародей, и навсегда украл сердце.
Начало июня. Санкт-Петербург
С утра Ивана снова допрашивал следователь. Какой это был допрос – пятый, шестой или десятый, – он сбился со счета. Поначалу Иван анализировал слова Тихомирова, запоминал его вопросы и свои ответы, чтобы в дальнейшем не запутаться в показаниях, а потом плюнул на это дело и перестал отвечать вообще. Он попросту устал. В этот раз следователь начал с хорошей вести.
– Могу вас порадовать. Минус один труп, – специфически пошутил Тихомиров. – Нашлась ваша знакомая Марина Ларина. Жива и здорова. Так что вменять вам в вину ее убийство оснований больше нет.
Иван впервые за все время пребывания под арестом улыбнулся:
– Что с ней произошло? Надеюсь, ничего страшного?
– Банальная история. Барышня в поисках счастья решила уехать из провинции в большой город, а потом, разочаровавшись, вернулась домой.
– Ну, слава богу, что все обошлось, – выдохнул Иван. А то было бы жалко девчонку, если бы она пропала. Ему вспомнились мягкие черты лица Марины, ее наивные синие глаза, милая манера краснеть и одновременно хмуриться и вот эти очаровательные восклицания: «Ах, да!» и «Ну-ка, быстренько ответь мне!»
Как и предполагал Иван, Тихомиров его вызвал не ради того, чтобы сообщить о Марине, и не ошибся.
– Это были хорошие новости, а теперь – плохие. Погибла Майя Валенкова. Что вы на это скажете?
Ивана словно окатили ведром холодной воды.
– Майя?! Она точно погибла?
– На этот раз, увы, да. Найдена в своей квартире – мертвой. Вы ведь ее знали, не так ли?
– Знал.
– И бывали у нее дома?
– Бывал. Но это не значит, что я ее убил, – зло ответил Иван. Ему надоели дурацкие приемчики следователя.
Новость о том, что погибла Валенкова, для следствия новостью отнюдь не являлась. Илья Сергеевич нарочно выкладывал карты по одной. Он также знал, что Форельман к смерти Майи непричастен, поскольку в это время он уже был в Карелии, но разговаривал с Иваном именно в такой манере, надеясь вывести его из равновесия и получить хоть какие-то показания.
– Расскажите, что вас связывало с Валенковой? У нее была брошь в виде солнца, очень похожая на ваш амулет и на то, что изображено на картине Малуниса.
Иван тяжело посмотрел на следователя. Опять все тот же вопрос – про Золотое Солнце; и почему он должен на него отвечать?! Ведь найти клад язычников – хрустальная мечта его детства! Это его личная жизнь, тайна его души, в которой нет места чужим носам.
Апрель. Санкт-Петербург
«Прохладным весенним утром Алекс вышел на перрон Витебского вокзала. Он приехал в Питер для того, чтобы восстановить справедливость, нарушенную несовершенным законом, бездушными чиновниками и злодейкой-судьбой.
Когда-то он был молодым и здоровым, жизнь казалась ему безграничной, полной возможностей и приключений. Если возможности были под вопросом, то приключения не заставили себя долго ждать. Он, как в волны океана, бросился им навстречу, едва достигнув совершеннолетия. Детство еще не закончилось, желание играть не прошло, и игрушкой для него стала жизнь. Ею можно размениваться, пробовать ее на вкус, браться за все, что угодно, и с легкостью возвращаться к исходной точке – времени же прорва, и год-два во вселенском масштабе – ничто, поэтому их можно потратить на игру…»
Вадим читал украденную у Майи тетрадь, и у него складывалось впечатление, что он читает про себя. Это же у него военная выправка, шрам над бровью, нос загнут книзу! Он в детстве на спор доставал языком до собственного носа, благодаря чему обзавелся коллекцией наклеек на спичечные коробки. Это он носит перчатки даже летом, и если снимает их прилюдно, то только с правой руки, потому что левая обезображена войной. Но главное совпадение – это не внешность: девушка откуда-то узнала все про его судьбу.
80-е годы. Афганистан
Они и представить себе не могли, как может быть страшно на войне. Громыхнуло, где-то загорелся сарай, послышались автоматные очереди. Стрельба здесь велась постоянно – то утихала, то возобновлялась вновь. Палили в основном не по цели, а в ответ на взрыв, или чтобы обозначить, что они тоже не безоружные, или же просто так, вместо «здрасьте» своим же, а то и для того, чтобы самим было не так страшно: мол, мы стреляем, значит, мы вооружены и нам бояться нечего, в то время как у них мурашки бежали по спине. Все, кто здесь оказался, в большинстве своем – мальчишки, еще вчера сидевшие за партой. Кто в погоне за славой, а кто и по дури сюда попал, совершенно не догадываясь о том, что их ждет. Ведь можно было отказаться от службы в Афганистане, так ведь нет – у многих играла показная гордость и была сильна зависимость от общественного мнения: дескать, не поехал ты в Афган, значит, трус и место твое – у мусорного ведерка, а поехал – значит, бравый ты парень!
Они уже потеряли товарищей, видели, как гибнут люди, видели кровь – свою и чужую, стоны, ужасы, раны и смерть. Все происходило буднично: они даже не доехали до места назначения, когда их колонна попала под обстрел. Они с Пашкой видали баталии и покруче: с дымом до небес, с пожарищами, которые за мгновение сметали целые города, и с прочими бедствиями мирового масштаба, по сравнению с которыми горящий сарай – чих кошачий, на него и внимания обращать не стоит. Все это так, с той лишь разницей, что глобальные катастрофы происходили на киноэкране, а сарай горел в реальности, совсем рядом, и оттуда раздавались крики. То ли из сарая кто-то не мог выбраться, то ли переживал за свое имущество, то ли орали, проклиная войну, развязавших ее политиков, моджахедов и советскую армию, в которой они с Пашкой служили. Моджахедов не любило мирное население, но их поддерживало настроенное против демократии афганское общество, а советских солдат ненавидели обе стороны. Зачем они приперлись на эту войну, спрашивается?! То есть что здесь делали они с Пашкой, понятно, а вот какой прок от советских войск в дымящемся от пожаров и взрывов Афганистане, с его своеобразным исламским укладом, – этот вопрос для них оставался открытым.
Утром их привезли в какой-то кишлак – мирный, залитый солнцем и источавший ароматы цветущих акаций. Они с Пашкой залюбовались им, словно попали в сказку.
– Я бы здесь остался навсегда, – мечтательно сообщил Пашка. Такая теплынь, как здесь, в это время года в Прибалтике бывает крайне редко.
– А я бы – нет, – быстро сказал Вадим, словно его кто-то спрашивал: остается он или нет, и от ответа решается его судьба. Нехорошее предчувствие кольнуло его. Напрасно его друг это сказал, ох, напрасно!
