Максимов откашлялся и… ничего не сказал. Вытряхнул горелый табак из окурка и начал скатывать фильтр в шарик.
– Волнуется, – подметила Екатерина.
– Надеюсь, не сегодня едешь? – осведомился Вернер.
– Сегодня, – вздохнул Максимов, вытягивая из пачки очередную сигарету.
– М-да, плоховатый мальчик, – вздохнула Екатерина.
– Ну отчего же, – встрепенулся Лохматов, отрываясь от атласа. – Если мальчик любит труд, тычет в книжку пальчик… Всего каких-то триста верст, коллеги. По прямой. А если учитывать кривизну трассы, заснеженность, обледенелость, похмельных гайцев…
– То допустить такого мы не можем, – схватился за бутылку Вернер. – И будем пить с превышением скорости. Не поедешь ты никуда сегодня, командир, забудь. В своем ли ты уме?
– Предлагаю выпить в конце концов за Новый год, – возмутилась Екатерина. – Сколько можно о работе? Лей, Шурочка, лей, а Максимову – до краев. Итак, господа, процесс сопровождается вставанием.
Чувство собственной неважности процветало. Максимов понимал, что перегибает палку. До кровати бы добраться. Не за горами новый приступ головной боли. И вряд ли он сможет скрыть его от сотрудников. «Завтра, – думал Максимов, крупными глотками выхлебывая водку. – Только завтра. Падаю спать, просыпаюсь, как огурчик, и в дорогу…»
Часть вторая
Погодка в январе просто загляденье. Слабенькие «минусы», солнышко в расцвете. Триста верст дороги оставили в организме неприятный осадок, да и в сон изрядно тянуло. Кто сказал, что четырнадцать часов для сна – это достаточно?
– Сынок, ты меня не тормоши, – иссеченный грязными морщинами дед в старой телогрейке поднял здоровой рукой изувеченную и положил на колено. – Не гони так шибко. Дед Антипий – он колготни не любит. Да и года уже не те – вона сколько воды утекло… Закурить-то дай.
Максимов с готовностью выбил из пачки «мальборину». Старик с сомнением повертел сигарету.
– Это с какого же конца пристраивать?
– С желтого, дедуля, пристраивай.
Поворчав на тему городских нравов, старик сунул сигарету в праотеческую бороду, прикурил от мятых спичек. Протянутой зажигалкой пренебрег.
– Да ну ее к шутам гороховым, твою механизму, сынок. У нас своя, проверенная. – Всосав половину сигареты, старик подобрел. – Ты присаживайся, гулена, присаживайся, чего маячишь, как столбина дорожная.
Предстояло набраться терпения. Максимов присел на завалинку. Двор «потомственного чалдона», вопреки уверениям опрошенных сельчан, не производил впечатления зажиточного. Снег нечищеный на кровлях, сараи просят ремонта (хотя бы подпорки). Единственное достижение местного «хай-тека» – движок с редуктором от комбайна, подведенный к цепи колодца, – обильно обрастало коррозией. Посреди двора на вершине горы из соломы и снега восседал кудлатый чертенок неясного пола, годков четырех от роду, закутанный в шарф, полушубок овчинный. Минуту назад Максимов дал ему батончик «Баунти». Дитя недоверчиво повертело подарок, а потом зашвырнуло его в кучу ржавого инвентаря. Наверное, сочло незнакомую вещицу опасной или переело. Потом, правда, передумало: слезло с горы, разрыло в груде металлолома яркую обертку, забралось обратно на вершину и в данный момент усердно заковыривало шоколадку в снег.
– Хорошо у вас тут, – робко прогнулся Максимов. – Чистенько, воздух хороший. Как люди живете. Огородик опять же вместительный…
Дедушка деловито затоптал окурок.
– Живем как можем, чего и вам желаем. Ты дыши, мил-человек, дыши, когда еще надышишься. – А чего это тебя Косогрызовы интересуют? – Дед Антипий хлестко зевнул и почесал сваленную прядями бородищу. – Из них, почитай, никого не осталось в Прокудино. Кто где. Дмитрий помер, царствие ему небесное, Оксанка – с «тараканами», в сумасшедшем доме в райцентре. Детишки в городе. Одна бабка Протасиха, но слепая, глухая, не шарит ни хрена, того и гляди, преставится. Ихнюю домину уж председатель наш Шабрин облюбовал – ждет не дождется. А ты не по дому приехал?
– Нет, дедуля, не по дому. Мне про Косогрызовых нужно. Считай, я их биограф, – не давая деду среагировать на ругательное слово, Максимов запустил руку в сумку и извлек пол-литра «Каинского», предусмотрительно купленную и довезенную.
– Вот это правильно, – одобрил феномен Антипий. – Вот это светский разговор. Чего ж ты сразу не сказал? Эй, Грушка?!
Кривобокая хозяйка – особа лет на сорок помоложе Антипия, но тоже не красавица – вышла на крыльцо в распахнутой телогрейке вылить ведро с помоями. Бурая жижа хлынула под сарай.
– Аюшки? Чаво вам надо, папа?
Равнодушно скользнула глазами по гостю. Подзадержалась взглядом на бутылке и не выразила крупного одобрения. Антипий хлопнул здоровой рукой по коленке.
– Чаво-чаво, мужества набирайся, вот чаво. Чугуний с картохой тарань, цыпленка помоложе. Распивать будем с гостем. Да ты не робей, сынок, проходи в хату. Никого там нет. Тимоха в ПМК за бесплатно молотит, Агафья у соседки. Одна Грушка с приплодом. Давай я тебе помогу, тяжела, поди, зараза. – Антипий отобрал у Максимова пол-литра, перехватил за шейку, – сам донесу.
После первой дозы Антипий еще больше подобрел. Блажь накатывала айвазовскими волнами: то сжимала лицевой покров, то расслабляла, а вместе с кожей и морщины, которые тут же множились и превращали старика в кожаное решето, болезненно реагирующее на спиртное.
– Ты не гляди на меня, сынок, это не морщины, это извилины прут, – бухтел дед, истомой растекаясь по столу. – Жизнь чертовски длинная была. Да не сиди, гостюшка, не сиди, активируй объект. Жахнем по второй, там и набалакаемся.
Максимов нехотя ковырял картошку. Молчаливая Груша гремела за печкой ведрами и делала вид, будто держит ситуацию под контролем: хмуро посматривала и мотала на ус. Один дед радовался жизни. Да еще чертенок, которому надоело сидеть на вершине, а захотелось покривляться на пороге.
– Мне бы про Косогрызовых, – осторожно напомнил Максимов после того, как деда неудержимо понесло в краснознаменную, ордена Ленина, юность.
– Дойдем, – кивнул Антипий, – А на кой ляд тебе Косогрызовы, сынок? Они в город дернули. Как пошла эта чиканутая перестройка-перестрелка, так и дернули.
– Позже, – мрачно буркнула из-за печки Груша.
– Может, и позже, – согласился Антипий. – Кто их упомнит? У нас, сынок, как? – Он выложил на стол малосимпатичную культю, а правой, не дожидаясь милости гостя, потянулся к бутылке. – В тридцатых народ от колхозов бежал в город. Ловили, сажали, а он опять бежал. Когда Никита волю дал, по новой рванули. Потом вроде успокоились, а аккурат перед Мишкиным появлением – ну, этого мудака, который страну довел, – опять побежали. Эта, как ее, началась…
– Третья волна эмиграции, – подсказал Максимов.
– Точно, – кивнул Антипий, – третья. Ну, поплыли по волне. За жизнь веселую. Ты налегай, сынок, на травку, не стесняйся. В ней витамины. Огурчика вот отведай.
