Никак, наверное.
– Или вот у женщины… тетушка так говорила. Женщина должна быть или красивой, или богатой. Я вот – красивая. Красивая, правда?
– Очень.
Зоя хихикнула и потупилась. Ангел чистой красоты. С пистолетом. Ножом. И прочими маленькими далеко не ангельскими секретами.
– А твоя Мелли – богатая. Если бы у тебя не было денег, ты бы на ней женился. Ну, я так думаю.
Пауза. Выжидание. Но Далматов не станет отвечать на незаданный вопрос.
– Вы ведь давно друг друга знаете?
– Давно.
Злится. Улыбается, но злится. Зачем ей эта информация? Из интереса к Далматову? И ради этого интереса можно кинуть кость.
– С детства. Наши родители были знакомы.
– И решили, что вы должны породниться? Меня дядя тоже хотел за родственника своего выдать. А тетушка сказала – нет. Он неудачник. И была права. А вот ты бы ей понравился. Ну, мне так кажется.
Зоя выдохнула облачко белого пара.
– Может, потом, ну когда все закончится, познакомить тебя с тетей?
– Как-нибудь обойдусь.
Далматов сбежал. Но Зоя вряд ли отстанет. У нее собственный план, и каким бы он ни был, Далматову в нем отводится роль.
Глава 6
Ты и они
Оставив Далматова наедине с картами – все-таки странное его состояние несколько пугало Саломею, – она поднялась на второй этаж.
Коридор. Двери.
Из-за одной доносится веселая музыка. Там обитает Зоя, которой явно интересен Далматов, и этот интерес вызывает у Саломеи глухое раздражение. В Зоину комнату она не станет заглядывать.
И вторую, чья дверь приоткрыта, обойдет. В комнате темно, а в темноте горюет Толик, потерявший самое дорогое существо – камеру.
Саломею вело дальше. К куцему закутку, в котором имелась еще одна дверца. Была она небольшой – в половину роста Саломеи – и запертой. Однако стоило коснуться амбарного замка, как тот вдруг упал – проржавевшая дужка не выдержала веса.
– Дерни за веревочку, – тихо сказала Саломея, откидывая засов. – И дверь откроется.
Она и вправду открылась, беззвучно, словно старые петли осознавали – ни к чему сейчас лишнее внимание. Потянуло сквозняком. Пахнуло сыростью и особым чердачным запахом.
Темно.
Вернуться за свечой? Саломея знала, что внизу есть свечи. И лампа. И если спросить, то у Далматова наверняка отыщется фонарь.
– На чердаке ничего нет. – Далматов из шкафчика вытащил связку тонких восковых свечек, которые более уместны в церкви. – Я проверял.
Пускай. И Саломея проверит. Все лучше, чем просто сидеть.
Свечи она поставила в стакан, а стакан – в подстаканник. Робкие огоньки трепетали перед тьмой, но и она опасалась обжечься. Отступала. Оставляла клочья пыли и старые вещи.
Комод с выдранными дверцами. Стенки прогнили насквозь. Стоит задеть, и комод рассыплется. Древняя чугунная печь с трубой. И старое оцинкованное ведро.
На ведре имеется поблекший инвентарный номер.
И на стеклянной банке, в которой все еще плавают огурцы.
Безглазая кукла в сером платье. И табурет, поставленный ножками вверх. Торчат, словно колья. Патефон. Пластинки.
Немецкий шлем.
Стопка из оловянных тарелок. Их покрывает слой грязи, склеивает друг с другом. Саломея снимает верхнюю, обтирает от пыли и снова видит номер.
– Эй, ты здесь? – Силуэт Далматова заслоняет дверной проем.
– Здесь.
Цифры… цифры… почему цифры так важны?
Далматов пробирается осторожно. Он уже осматривал чердак. Наверное, не один, а с Таськой, которая тоже была влюблена в него. Или думала, что влюблена, ведь ей так давно хотелось в кого-нибудь влюбиться. Она готова была видеть принца в первом встречном. А Далматов использовал ее ожидания, пусть и не признается в этом.
Сволочь он все-таки.
– Они оставили почти все. – Илья взял тарелку и поднес к свету. – Сорок первый год. 22 июня. Четыре утра. Первые бомбардировки. Массированное наступление. Война. Они еще не знают, что началась война. У них план. Задачи. Мелкие проблемы… в любом коллективе куча мелких проблем. Но радиоточка есть. Или другой способ связаться с землей. Они и связываются. Узнают, что война. Вряд ли сразу верят. В такое невозможно поверить, ведь все спокойно. Все хорошо… только где-то далеко бомбы. И отступление. И всеобщая мобилизация.
Тарелка вернулась на стопку.
– Экспедицию сворачивают. В безумной спешке, полагаю. И кто-то решает, что вывезти получится лишь людей. Вещи – они подождут. Война ведь ненадолго. Неделя или две, и подлый захватчик будет уничтожен. Тогда за вещами вернутся. Экспедицию продолжат. Иди сюда.
Он исчез в темноте, скрывшись в арке из двух столбов. На них возлежали стропила, и Саломея подумала, что дом старый, стропила вполне могут рухнуть, и столбы, и само здание.
– Смотри! – Далматов стоял на коленях перед сундуком, крышка которого была откинута. – Посвети.
Огонек съеживается, не желая заглядывать вовнутрь сундука.
– Личные вещи. Одежда, правда, гнилая насквозь. И молью поеденная. Но есть вот, – Далматов выудил жестянку из-под монпансье, сохранившую остатки яркой росписи. Открыл.
Внутри – старые фото с узорчатым краем. Монеты. Часы, которые давным-давно сломали. И медальон на порванной цепочке. Снимок в медальоне настолько поблек, что разобрать – мужчина или женщина на нем – невозможно. А прядь волос сохранила яркий темный оттенок.
– Почему их оставили? – Саломея взяла в руку брегет. Серебро окислилось, почернело. Стекло циферблата заросло грязью. И только гравировка на внутренней стороне крышки по-прежнему ярка.
«Григорию на долгую память».
– Почему их оставили? Тарелки. Ведра. Котелки – это понятно. А вещи? Фотография не займет много места. И часы… видишь, они не просто. Они со смыслом. Ну то есть больше, чем просто часы.
Далматов отвел взгляд.
– И медальон… что проще – повесить на шею. Положить в карман. Но все зачем-то спрятали в коробку. И на чердак. Если только прятали они.
Саломея закрыла сундук и села сверху.
Часы. Медальон. Фотографии. Важные мелочи. Для кого важные?
– Другой сценарий? – Илья откинулся на сундук. – Люди спешили. Настолько спешили, что не было времени искать потерянное? Или вообще никакого времени? Лодка ждет. И некогда бежать в дом… нет. Нашли бы. Пару минут – точно нашли бы. Не складывается, Лисенок.
Складывается. Только надо добавить немного времени.
– Ты узнавал, что с ними стало?
С Григорием. И с той, носившей медальон. С возлюбленным, который пожертвовал локоном. Со всеми, чьи лица стерло время.
