– Они хотели взять ее вещи! Мои вещи! И не отступили бы.
– А Зоя?
Клинок медленно повернулся. Далматов видел тонкую кромку, острую, как бритва. Во всяком случае, боли быть не должно.
– Зоя – тварь. Ты же знаешь.
– Возможно. Но Толик тебе ничего не сделал. Или ты хотела, чтобы стрелу получил я?
– Да. Наверно. Судьба. Скажи, тебе нравятся свадьбы? Нет? Но это пока. Я думаю, мы договоримся. Я уверена, что мы договоримся. Смотри.
Серп исчез. А лампа отодвинулась. Отползла и темнота. Теперь Далматов видел каменный уступ, на котором стояла лампа, и стул по другую сторону уступа. Человека, на стуле сидящего. Он наклонился вперед, упираясь скрещенными руками в камень, вывернувшись как-то неестественно, так, что левое плечо было выше правого, а правое почти приросло к стене.
Мужчина был мертв, и довольно давно.
Год? Два?
Много больше. Тело мумифицировалось. Пергаментная кожа. Сухие запястья и пальцы, похожие на тонкие ветки. Удивление на лице. Клочья волос. И тощая шея. Одежда истлела, и острые локти прорвали ткань.
– Познакомься, Илья, – женщина теперь стояла за мертвецом, – это мой папочка.
– Очень приятно.
Пустые глазницы. Раззявленный рот и желтые зубы. Мерзковатая картина.
– Раньше я его боялась. А теперь мы иногда разговариваем. Он очень изменился после смерти.
Что весьма и весьма логично.
– Он тоже имел обыкновение бить женщин… Коля… – Она поднимает руку мертвеца. На серых пальцах его видны лиловые буквы. – Маша.
Словно перстни, которые не снять.
– Коля и Маша… Кол-ма. Кал-ма. Это знак. Правда?
– Ты его убила?
Иглы подымались от пальцев к локтям. Огонь расползался по сосудам, возвращая чувствительность. Руки выворачивало.
– Только не учла кое-чего. Тот, кто убьет дракона, сам в него превратится.
– Я не хотела убивать!
– Да неужели?
– Не хотела. – Она не слышала Далматова. Склонившись, она вглядывалась в лицо мертвеца, как будто надеялась увидеть что-то. – Но ничуть не жалею. От чудовищ надо избавляться. Мы же с тобой понимаем?
Руки все-таки были связаны. Хорошо, что не за спиной. Но веревка с виду крепкая. Такую не перегрызешь.
– Поговори с ним.
– Он мертвый.
– А ты живой, – соглашается она. – Пока.
И все-таки она уходит.
Калма стояла в темноте перехода, прижимаясь к ледяной скользкой стене. Она слушала темноту, пытаясь понять, что происходит в пещере.
Почему он не зовет на помощь? Не умоляет о пощаде? Не боится умереть? Все боятся. Просто он упрямый и злой… Все такие.
– Я не чудовище. – Дыхание срывалось с губ, оседая на серпе изморозью. – Так получилось…
Она заставила себя сдвинуться с места. Шла по памяти, придерживаясь стены локтем. Она помнила все повороты, и эту трещину в полу, через которую надо переступить. И порожек – о него случалось спотыкаться.
Теперь Калма помнила все.
Он появился на острове вместе с чайками. Громко кричали птицы, предупреждая о чужаке, но люди не услышали, слишком заняты были.
Старуха резала траву.
Девочка следила за ней, удивляясь тому, до чего ловки, точны движения. Сухие пальцы выбирают травяную прядь, распрямляют, разглаживают и поддевают полукругом серпа. Хрустят стебли. Ложится на старый передник трава.
Он вышел из лесу, ведя за руку маму. Та не пыталась убежать, но улыбалась так счастливо, как будто случилось что-то замечательное.
– Милая, посмотри, кто к нам пришел! – закричала она.
Старуха нахмурилась и, отложив серп, встала.
– Незваный гость хуже татарина, – буркнула она и добавила: – Иди-ка, милая, в дом.
Не позволили. Он нахмурился и рявкнул:
– Стоять!
И Калма застыла, не смея ослушаться.
– Что, не рада папку увидеть? – Он дернул маму за руку. – Распустилась без меня?
– Не кричи на дитё.
– А ты мне не указывай, тещенька дорогая. Что стоишь? В дом веди. Накорми, напои, а там и посмотрим.
Она и вправду привела его в дом, поставила на стол оловянную миску с утрешними блинами да кусками остывшей яичницы. Достала ноздреватый самопечный хлеб и кусок козьего сыра.
– А что, неплохо живете. – Он все-таки отпустил маму, но та не посмела отойти. Стояла рядышком, смотрела, как он ест. – Дом-то побольше нашего. Небось не регистрировалась тут?
– Не твоего ума дело.
Сейчас он разозлится, ударит…
– Склочная ты. Я ж по-хорошему хотел. Подарки вез. Вот, – он вытащил из-за пазухи сверток и швырнул маме. – Тебе.
В свертке обнаружились часики фирмы «Луч».
– Позолоченные. Дорогие.
– Спасибо.
– Да пожалуйста. Я ж люблю тебя, дуру этакую, – он сгреб маму в охапку. – А ты кобенишься. Сбежать вздумала. Куда ж тебе от меня бежать? Я тебя и за краем света отыщу. Поняла?
Провел ладонью по лицу, точно примеряясь, а потом вдруг оттолкнул к печи.
– Отыщу и накажу.
– Прекрати! – рявкнула старуха, но от нее он отмахнулся играючи. И старуха тоже упала, ударившись спиною о косяк. А спина у нее больная.
Он же расстегнул ремень и потянул. Смял пальцами кожу. Коля. Маша. Кал-ма. Лиловые буквы сложились в слово.
– Так накажу, чтоб больше в голову не пришло от меня бегать! Никому.
Кожаная петля шлепнулась о ладонь, соскользнула, повиснув, а потом вдруг вписалась в мамины руки, оставляя красный яркий след. Мама закричала. И старуха закричала. И сама она тоже закричала, зажимая уши, чтобы не слышать этого крика. А он захохотал и снова замахнулся.
– Всех вас учить… всех учить…
Она не поняла, как оказалась за дверью – выскочила, пытаясь сбежать от ремня. Руки горели, и плечи, и лицо.
– Куда пошла, маленькая тварь?! – он не собирался отпускать. И шел следом, неторопливо, зная, что на всем этом огромном острове не найдется укрытия для нее.
Во дворе она споткнулась и упала, поползла. А серп сам лег в руку.
Убивать она не хотела. Не хотела убивать. Отмахнулась только… по ноге… Рожек серпа черканул по бедру, раздирая и ткань, и кожу. Хлынула кровь, как-то густо и много.
А он закричал.
Он, оказывается, тоже умеет кричать.
Скатилась с крыльца мама, кинулась к нему, руками зажимая рану. Он верещал. Она рыдала. А потом стало вдруг тихо-тихо.
