– Молитва богине Лакшми – обычный утренний ритуал, – услышала я тихий голос и, обернувшись, увидела, что рядом стоит Чхая. За обедом и ужином девушка сидела в дальнем конце стола, и мы не имели возможности перекинуться даже парой слов. Теперь выясняется, что она отлично говорит по-английски.
– Я поздновато поднялась, да? – улыбнулась я ей, и Чхая, в глазах которой настороженность постепенно таяла, робко улыбнулась в ответ.
– Уже половина девятого! – ответила она. В ее словах отсутствовал упрек, но я поняла, что в этом доме привыкли вставать ранехонько. Очень плохо, потому что я люблю поспать, но со своей сумасшедшей работой последние лет десять страдаю хроническим недосыпом.
– Но вы, конечно, можете спать столько, сколько захотите! – тут же добавила Чхая, краснея. – Теперь вы – хозяйка, и вам решать. Я только… Я хотела спросить…
Девушка все никак не могла закончить фразу, и я подбодрила ее:
– Ну, Чхая, о чем ты хотела спросить?
– Вы знаете, как меня зовут?! – изумленно распахнула она глаза.
– Конечно. Так что за вопрос?
– Может, вы захотите, чтобы я съехала?
– С чего ты взяла? Отец хотел, чтобы ты жила в этом доме, значит, так тому и быть!
Облегчение, отразившееся на лице Чхаи, сказало мне, что я сейчас, как бы шутя, решила ее судьбу, и мне стало неудобно, ведь никто никогда от меня не зависел. С шестнадцати лет, после смерти мамы, я стала самостоятельным человеком, одиночкой, вынужденной, как та лягушка, барахтаться в молоке в попытке сбить масло, чтобы не утонуть.
– Может, мне следует спуститься и посидеть с ними? – неуверенно поинтересовалась я у своей собеседницы.
– Мамта-джаан будет очень рада, если вы это сделаете! – просияла Чхая.
Тяжело вздохнув, я спустилась по лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить молящихся, и уселась по-турецки позади всех, надеясь остаться незамеченной. Тем не менее два человека меня все же увидели – сама бабушка, глаза которой потеплели при виде меня, и Сушмита, пославшая мне быструю улыбку и одобрительный кивок. Чхая неслышно опустилась рядом. Бабушкин голос убаюкивал, и я почувствовала снисходящее на меня умиротворение, на мгновение ощутив, что нахожусь среди своих, хоть и вижу этих людей всего второй раз в жизни.
– Я так рада, что ты присоединилась к нам! – воскликнула Сушма, как только бабушка закончила петь и подала знак всем присутствующим, знаменуя окончание священнодействия. Тетя взяла меня за руки и поднялась на цыпочки, вглядываясь в мое лицо. – Какая же ты высокая! – добавила она с завистью. – Можешь не носить каблуки, а вот я…
Бабушка стремительно приблизилась к нам и обняла меня. Не привыкшая к такому откровенному проявлению чувств, я с трудом сообразила, что нужно вернуть объятие. Она что-то сказала мне и посмотрела на Сушмиту, прося переводить.
– Сейчас мы кое-куда пойдем, – сказала тетя. – Тебе обязательно нужно это увидеть.
Заинтригованная, я двинулась за Мамтой-джаан, по-прежнему не выпускающей мою руку. Мы поднялись на второй этаж, прошли два коридора и оказались в круглом помещении, напоминающем главный холл, только чуть поменьше. По кругу располагались двери, и бабушка подвела меня к одной из них. Толкнув дверь, она вошла и пригласила меня сделать то же самое. Сушма семенила позади. Комната оказалась прямо-таки королевских размеров спальней с широкой кроватью, такой же красивой резной мебелью, как и во всех остальных помещениях, и пушистыми узорчатыми коврами, устилающими пол.
– Туда смотри, – Сушмита тихонько толкнула меня в бок, указывая взглядом направление. На стене напротив кровати висел большой масляный портрет, сделанный так искусно, что я поначалу решила, что это фотография.
– Но это же…
– Ты! – рассмеялась Сушмита. Мамта-джаан вторила ей, покачивая головой.
Женщина на портрете и в самом деле так походила на меня, что, казалось, я смотрюсь в зеркало. Но постепенно я стала замечать различия. Во-первых, ее глаза были темными, как южная ночь, да и волосы, заплетенные по индийской моде, гораздо темнее моих, почти черные. Она также была смуглее, но черты лица – нос, брови, скулы – все это было моим!
– На самом деле это – твоя прабабушка, – перевела Сушма слова Мамты-джаан. – Мы и сами не ожидали, что снова встретим Кундалини-джаан, но, как только увидели тебя, поняли, что никакой генетический анализ не нужен: ты – Варма, и твое лицо, твои глаза и фигура полностью это доказывают!
После завтрака, сидя с бабушкой и Сушмой в качестве переводчика в гостиной, сплошь уставленной длинными мягкими диванами, я услышала много интересного о прабабушке Кундалини. Она вышла замуж в пятнадцать лет – так было принято в те времена. Ей повезло: богатый муж взял ее почти без приданого, но он был намного старше. Тем не менее, если верить Мамте-джаан, Кундалини любила его и родила троих детей. Рано овдовев, она оказалась перед тяжелым выбором: выйти замуж вторично, передав дела новому супругу, или встать во главе семьи и занять место мужа, богатого землевладельца, ссужавшего деньгами всю округу. И прабабушка выбрала второе. Во времена, когда женщина занимала место далеко позади мужчины, это было нелегко, но Кундалини обладала железным характером – она справилась. Прабабушка выучила всех своих детей женского и мужеского пола и дала им высшее образование. После нее во главе семьи встал старший сын, брат Мамты-джаан, а после его смерти, за неимением у него детей, все перешло к ее сыну – моему отцу. Тому участь землевладельца казалась незавидной, тогда большая часть их стремительно беднела, не имея ничего, кроме земли. Требовалось осваивать новые области, и отец выбрал медицину.
– Это просто дар судьбы, что ты появилась, – говорила бабушка через Сушмиту. – И так похожа на маму Кундалини!
И тут я решилась задать вопрос, который давно крутился у меня на языке.
– Мамта-джаан… – начала я, но бабушка прервала меня нетерпеливым жестом:
– Нани, – сказала она.
– Зови ее бабушкой, – пояснила Сушмита. – «Нани», поняла?
– Хорошо… нани, – согласилась я. – Скажите, почему папа выбрал меня? У вас же есть… по крайней мере, были два внука!
Бабушка погрустнела.
– Твой отец считал, что по-настоящему у него есть только один сын, Аамир, – вздохнула она, отводя глаза к окну, за которым пышно цвели азалии. – Он и в самом деле был милым мальчиком, очень целеустремленным, трудолюбивым, и мой сын считал, что лишь он способен возглавить семейный бизнес. Аамир был светом в этом доме…
Слезы навернулись на глаза Мамты-джаан, но она тут же сморгнула их и продолжила:
– Аамир погиб. Он домой ехал из Дели, и тормоза внезапно отказали. Машина рухнула с обрыва.
– От тела нашего бедного Аамира почти ничего не осталось, – всхлипнула Сушмита: я уже успела заметить, что в этом семействе ее легче всего растрогать – любой повод сойдет, а уже тем более такой серьезный, как гибель двоюродного племянника. – Твой папа едва с ума не сошел, когда узнал!
