– Неужели у… отца нет других детей? – с усилием разомкнув губы, спросила я.
– Есть, – ответил адвокат. – И мне неизвестно, чем руководствовался мистер Варма, составляя завещание. Возможно, адвокаты из «Баджпаи и сыновья» знают больше? Когда вы поедете в Агру, несомненно, они посвятят вас в подробности, а пока что – вот, – и он положил на стол блестящую золотом визитную карточку со своим именем и телефонами, добавив: – Звоните в любое время! А теперь предлагаю закончить обед.
Егор управился гораздо быстрее меня и откланялся, сославшись на обилие дел, а мне кусок в горло не лез. Я думала, что обстоятельства моего рождения и годы, проведенные в Индии, остались в далеком прошлом, но появление адвоката как будто задело далеко запрятанные воспоминания, заставив их всплыть на поверхность. Оказалось, что помню я не так уж и мало; странная штука – человеческий мозг!
* * *
Естественно, я не могу помнить своего рождения, но мама рассказывала, что это произошло в одной из частных клиник Дели. На этом настаивал отец: он желал, чтобы его первое дитя появилось на свет в самых лучших условиях. Отец был уже не молод, как, в сущности, и моя мама: ему под пятьдесят, а ей недавно стукнуло сорок три. Для обоих этот брак являлся первым. Что касается мамы, это объяснимо, так как она была директором музыкальной школы и вращалась исключительно в женском коллективе. О детях до определенного возраста она не задумывалась, так как считала своими всех учеников, посещавших вверенное ей заведение. Мама с отцом познакомились на концерте. В филармонии выступали ее дети, а его привели коллеги, желая продемонстрировать все, что только есть замечательного в Северной столице. Но самой значительной достопримечательностью отец счел именно мою маму. Ведь Людмила Христофоровна Мысенко отличалась привлекательной наружностью – натуральная блондинка славянского типа: у нее были темные брови и ресницы и яркие серые глаза. От мамы я унаследовала цвет глаз и белую кожу. Все остальное, полагаю, досталось мне от отца. Темные вьющиеся волосы (только у меня они длинные и спускаются ниже талии), высокие скулы, слегка выдающийся вперед подбородок, нос… Нос – это отдельный разговор: мама говаривала, что из-за того, что он тонкий и довольно длинный я, когда злюсь или нервничаю, раздуваю ноздри, словно призовая лошадь на пути к финишу. Губы мне никогда не нравились – они слишком тонки, хотя рот большой, «как у лягушонка» – тоже мамино сравнение (она была строга в отношении моего внешнего вида). Мама была высокой, но любила каблуки (и в этом мы с ней похожи!), одевалась со вкусом и обладала потрясающим тембром голоса – низким, вибрирующим, обволакивающим. В этот голос хотелось закутаться, словно в теплое пуховое одеяло, и мама рассказывала, что не стала певицей только потому, что этого не хотели ее родители. Они считали пение несерьезным занятием и требовали, чтобы она приобрела «настоящую» профессию. И мама последовала их совету: жаль, что они так и не успели увидеть, каких высот в своей профессии ей удалось достичь. Короче говоря, папа пал к ее ногам, как спелый плод манго – его же собственное сравнение, если верить маме. Семья отца была очень состоятельной. Мама не вдавалась в подробности – она вообще не любила разговаривать на «индийскую» тему. Из всего семейства отец стал первым, получившим высшее образование. Его отправили учиться сначала в Лондон, потом в Штаты. Окончив университеты, отец устроился работать в хорошую клинику. В то время, когда родители поженились, отец жил только на свое жалованье, но само собой разумелось, что, являясь единственным ребенком, он рано или поздно унаследует все активы семьи. Бедная моя мама, она не представляла себе, что ожидает ее в далекой стране! Нет, она не подверглась остракизму со стороны индийской родни – совсем наоборот, к ней относились, как к хрустальной вазе. Ей запрещали любую работу: если маме взбредало в голову взять тряпку и вытереть пыль со стола, к ней с громкими воплями неслась одна из служанок и выхватывала «неподобающий предмет» прямо у хозяйки из рук. Странное дело, но, позабыв очень многое, я отчетливо запомнила один эпизод. По-моему, была весна. Погода стояла отличная, я играла на полу в гостиной, а мама, моя деятельная мама, не привыкшая сидеть без дела и постоянно занятая работой в России, маялась от безделья. Дом будто вымер: слуги отправились на какой-то из многочисленных праздников, и она вознамерилась вымыть окна, показавшиеся ей недостаточно чистыми. Натянув джинсы и старую футболку (этот стиль одежды в семействе Варма считался неприемлемым даже для домашнего ношения), мама влезла на подоконник и с наслаждением предалась труду. Как назло, окно выходило не во двор, а на улицу, и ее заметил кто-то из знакомых. Отец ворвался в дом, потрясая кулаками. Я так испугалась, что начала плакать, и родителям пришлось на время отвлечься от скандала, чтобы утихомирить дитятко. Оказывается, весь сыр-бор случился из-за того, что папе донесли о маминых «эскападах» на подоконнике. Когда она недоуменно поинтересовалась, что же, собственно, за преступление совершила, отец пояснил, что «жене такого большого, уважаемого человека, как доктор Варма, не пристало заниматься черной работой, для коей существуют слуги»! Мама была возмущена и долго после этого отказывалась разговаривать с мужем. В тот раз, однако, гроза прошла стороной. Тем не менее день за днем в окружении индийского менталитета мама приходила к мысли о том, что ей не место в Индии. Каждый ее шаг тщательно контролировался – не из ревности, а потому, что существовали определенные правила, обязательные к соблюдению «всеми уважающими себя индийскими женами». Каждый ее поступок непременно обсуждался всеми соседями, знакомыми и даже знакомыми знакомых – русская «жена уважаемого доктора Варма» являлась отличной темой для того, чтобы почесать языками. Бесконечные сплетни, ссоры с отцом, его отказ позволить ей найти хоть какое-нибудь место работы – все это привело к тому, что в один далеко не прекрасный день мама собрала вещи, выкрала свой паспорт из бюро мужа и рванула в аэропорт. Она не воспользовалась личным водителем, тем не менее отец как-то прознал о нашем отъезде и примчался туда за десять минут до посадки. До сих пор в ушах у меня стоят его вопли, хоть я, убей, не помню, что именно он кричал. Я снова, по-моему, принялась рыдать, мама и другие пассажиры, ожидающие рейса, успокаивали меня, а охраннику аэропорта пришлось вызвать подмогу, чтобы вывести отца из здания. Этим, да еще мамиными страхами перед связями бывшего мужа и его желанием заполучить меня назад, и исчерпывались мои воспоминания о господине Пратапе Варма. И вот теперь, спустя столько лет, папа внезапно вспомнил о моем существовании – просто в голове не укладывается! Вспомнил не потому, что ему понадобилась помощь, или оттого, что он на склоне лет осознал абсурдность своего поведения в отношении мамы, а потому, что решил напоследок облагодетельствовать меня большим наследством. И как, спрашивается, я должна реагировать? Наверное, следует прыгать до потолка и бросать в воздух чепчик, но почему-то особого восторга мне эта новость не доставила.
Через силу доев ставший безвкусным остывший бифштекс, я потопала в клинику, размышляя над тем, стоит ли задумываться о беседе с адвокатом Егором или забыть обо всем и продолжать жить, как привыкла. В конце концов, я же не собираюсь ехать в Индию – нет уж, ни за какие коврижки! – так чего зря мозги баламутить?
