– Это еще что такое? – шепотом поинтересовалась я у Милинда.
– Всего лишь глина, – улыбнулся он. – Не бойтесь, наступите в нее.
– Но зачем?!
– Этот ритуал, как правило, проводят, когда молодая жена входит в дом мужа. Индийцы – народ суеверный, а он, по мнению большинства, гарантирует счастливую семейную жизнь. Вы, конечно, не невеста, но все же новый человек, которому предстоит встать во главе семьи и управлять поместьем и бизнесом, поэтому вам и предлагают то же, что и богине домашнего очага Лакшми. Не беспокойтесь, глина легко отмоется!
Я решила подчиниться: как говорят англичане: «В Риме поступай, как римляне». От толпы отделилась женщина лет пятидесяти, маленькая, смуглая, с большими черными, густо подведенными глазами и начала производить какие-то манипуляции с серебряным подносом, на котором лежали цветы, кучка непонятного красного порошка и курилась сандаловая палочка.
– Не дергайтесь, – шепнул Милинд мне на ухо. – Позвольте тете Сушме все сделать правильно!
И я не дергалась, стоя как памятник. Давно забытый запах сандала щекотал ноздри, дым заставлял глаза слезиться, но я мужественно терпела, пока, слегка покачиваясь, «тетя Сушма» водила подносом вокруг моей головы, вполголоса что-то приговаривая. Затем она вдруг окунула пальцы, сложенные в щепоть, в порошок и ткнула ими мне в лоб. Я едва удержалась, чтобы не отпрянуть.
– Все в порядке, – сказал Милинд, легонько подталкивая меня вперед. – Теперь вы можете войти. Добро пожаловать домой, госпожа Варма!
В тот вечер, казалось, все многочисленные представители семейства, даже те, кто не жил здесь постоянно, собрались в поместье. Первой, кому меня представили, была бабушка Мамта-джаан. Я ожидала увидеть старенькую, согбенную старушенцию, однако ошиблась. Мамта-джаан оказалась довольно высокой для индианки восьмидесятивосьмилетней женщиной с прямой, как палка, спиной и стройным, словно у молодой девушки, станом. Она не красила волосы и носила современную короткую стрижку и очки в дорогой оправе. Ее руки, несмотря на пигментные пятна, были ухоженны, ногти накрашены ярким лаком, а изящные пальцы, не тронутые артритом, унизывали золотые кольца. Вообще все женщины в доме, как я успела заметить, сверкали драгметаллами и бриллиантами. В европейском обществе такое обилие драгоценностей сочли бы за проявление дурного вкуса, но здесь, в Индии, так было принято, и это казалось естественным. Когда Мамта-джаан приблизилась ко мне, я, признаться, испугалась, однако она протянула руки и обняла меня, плача и быстро-быстро говоря на хинди.
– Бабушка понимает английский, но плохо на нем говорит, – пояснил Милинд, с самого начала взявший надо мной шефство во всем, что касалось правил и обычаев. – Она очень рада видеть вас снова: бабушка помнит вас маленькой кудрявой девочкой, бегавшей по дому и оглашающей его радостным смехом. Она напоминает вам, что вы любили прятаться в старинных комодах на втором этаже, а слуги часами искали вас, сбившись с ног, под громкие вопли хозяина, беспокоящегося за единственную дочь.
Хотелось бы мне сказать, что я все это помню, но – нет, к сожалению, и этих воспоминаний не осталось в памяти, словно кто-то добросовестно поработал ластиком. Мамта-джаан взяла меня за руку и весь вечер не отпускала от себя. Странное дело, но с ней я как-то сразу почувствовала себя свободно и раскованно, поэтому ничуть не возражала против того, что она сжимала мои пальцы в своих руках, время от времени поглаживая мои ладони. Так делала мама, когда пыталась меня утешить или приободрить. Знакомый, нежный жест заставил меня почувствовать, как щекочет в носу и глазах.
Вторым членом семьи, который обратил на себя мое внимание едва ли не с порога, была невысокая, удивительно красивая женщина лет сорока или, может, сорока пяти.
– Анита, ваша мачеха, – пояснил Милинд вполголоса.
– Добро пожаловать домой! – на чистейшем английском произнесла она и раскрыла мне объятия, но что-то насторожило меня – возможно, предубеждение, так как она являлась заменой моей матери в качестве папиной жены? Тем не менее я постаралась ответить на ее объятие с той же теплотой, с какой она его предложила. Сушмита, хорошо говорившая по-английски и немедленно потребовавшая называть ее «тетей», рыдала белугой, припоминая какие-то детали из моей прошлой жизни в Индии, и мне оставалось лишь кивать, делая вид, что я понимаю, о чем речь. Случайно поймав взгляд Милинда, я прочла в нем сочувствие, смешанное с весельем: он явно забавлялся происходящим, умудряясь при этом сохранять серьезную мину. Больше всего меня потрясли дети, коих в семействе Варма насчитывалось не меньше десятка – все они были вежливыми и послушными и, похоже, действительно обрадовались появлению новой родственницы. Самыми милыми показались мне дети тети Сушмы, Абхишек, тут же попросивший называть его Аби, и Сурья.
– А кто та тихая девушка, в углу? – поинтересовалась я у Милинда, когда все, кого считали нужным, были мне представлены, и Сушмита пригласила нас к столу, накрытому в саду.
– Чхая, я вам о ней говорил.
– А почему она не подошла?
– Она – не член семьи, вы же понимаете, – пожал плечами Милинд. – Правда, ваш отец относился к ней, как к дочери, но теперь, с вашим приходом, она не знает, чего ожидать.
Наверное, следовало подойти к этой Чхае, успокоить, сказать, что для нее ничего не изменится, что все останется, как при отце, но слишком сильна оказалась эмоциональная нагрузка в этот день, еще только начавшийся. Ничего, подумала я, еще успею поговорить с ней – Чхая кажется девушкой разумной и симпатичной, поэтому, скорее всего, она извинит меня.
Только теперь, валяясь на мягкой постели, я поняла, что вчера меня пощадили, не нагрузив сразу же всеми проблемами, а их у семейства пруд пруди. За столом говорили только по-английски, даже детишки, а тем, у кого возникали трудности с переводом, помогал сосед справа или слева. После обеда Сушмита показала мне мои новые владения – странно звучит: «мои новые владения», и все же это правда, а я никак не могу привыкнуть к тому, что все здесь отныне принадлежит мне одной! Почему отец принял такое неординарное решение и оставил все свое состояние дочери из России, которую не видел двадцать семь лет? Это еще предстояло выяснить, как и то, насколько пострадали остальные члены семьи, рассчитывавшие на приличный кусок от наследства и ничего не получившие! Главным образом меня интересовал мой братец, в данный момент сидящий в кутузке, ведь именно ему, казалось бы, должно достаться богатство, неожиданно и, как наверняка считает большинство проживающих в поместье, несправедливо свалившееся на меня.
Так что у меня имелись основания для того, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке, потому-то я и не торопилась подниматься. Однако весь день в постели не проваляешься! На стуле висели джинсы и футболка – слава богу, домочадцы решили не искушать судьбу, наряжая меня в национальные одежды! Кстати, я заметила, что сари носили только старшие члены семьи, а более молодые одевались так же, как и везде, и это открытие принесло мне хоть какое-то облегчение.
Выйдя в длинный коридор, я медленно двинулась по нему в направлении лестницы. Хоть я и отказываюсь себе в этом признаваться, мое тело, в отличие от мозга, все же кое-что помнит, потому что я не заблудилась, несмотря на громадные размеры дома. Уже на подходе я услышала странные мелодичные звуки, доносящиеся с первого этажа. Подойдя поближе и перегнувшись через перила, я увидела сидящих на полу женщин, облаченных в сари и с покрывалами на головах. Сидели они перед большой мраморной скульптурой какого-то бога – или богини, установленной в нише и увешанной цветочными гирляндами. Моя бабушка находилась ближе всего к роскошному алтарю, возле которого курилось множество ароматических свечей, и их запах, приятный, но удушливый, поднимался кверху. Мамта-джаан пела, остальные женщины сидели молча, сложив руки лодочкой.
