Он с жадностью схватился за «угощение». Минералка была теплой, лишенной всяческих минералов и витаминов; хлеб он ломал о ребро жесткости редуктора, опасаясь сломать редуктор. Давился не успевшей пропитаться плесенью сердцевиной буханки, жадно пил из горлышка.
И тут за спиной кто-то неожиданно засмеялся.
Максимов выронил добычу и стремительно обернулся.
– Кто здесь?
Никого не было. Котлы, помпезные радиаторы, снова котлы… Асинхронные махины, похожие во мгле на отрезанные от танков орудийные башни… Он испуганно вертел головой. Привидения не смеются – это истина. Привидения порхают, видятся, мерещатся и немы, как дворник Герасим. Он опустил руку в карман, нащупал рукоятку «дрели». Сделал шаг, вклиниваясь между угрюмо-безмолвным оборудованием, еще два шага, потом перешел на скоростной разгон. Что-то мелькнуло в загроможденном углу – низкорослая фигурка шмыгнула за сваренный из рифленых плит лоток. «Не пригрезилось», – подумал Максимов, выдернул рукоятку (хотелось верить, вместе с пистолетом) и бросился наперерез. Навстречу вылетел обломок профиля, по которому он проехался, как по банановой кожуре, и, чтобы не расквасить нос, смирил наступательный азарт. Снова прозвучал задорный смех. Коротышка в мешковатых обносках юркнул из-за лотка и кубарем покатился в нагромождение котлов.
– Эй, постой!
Человечек уже пропал. Догоняя его, Максимов насадил шишку о низко висящую трубу (чем вызвал новый приступ сатанинского хохота), втиснулся между котлами. И высоко подпрыгнул от неожиданности, когда проворный комочек, шурша лохмотьями, выкатился из-за чугунного агрегата и красиво прошмыгнул у него между ног. Гномики местные забавляются? Шоу гоблинов? Он мгновенно развернулся, поражаясь своей прыти, хватанул пятерней воздух и помчался за человечком. Не догонит, так хоть согреется. А человечек, заливаясь заразительным смехом, докатился до вентиляционной решетки, подпрыгнул, как-то ловко перебрал руками, уцепился за выступающую полку уголка и задрал ножки. Не поймал…
– Да стой же ты, гаденыш! – в сердцах выплюнул сыщик. – Ничего я тебе не сделаю…
А тот всю жизнь, наверное, тем и занимался, что ходил по стенам. Перебирая конечностями, сместился к краю решетки и лихо сиганул на ржавый поддон. Железо загудело, словно набат. Спрыгнул на пол, и опять сыщик не успел схватить за шиворот поганца. Но азарт охоты уже затягивал. Гномик добежал до проема, обернулся, как бы подзуживая, – давай же развлекаться, глупый человек, и шмыгнул в коридор. Максимов бросился за ним. Сверкнули пятки, взвихрились лохмотья, пропадая в боковом отростке. Он нырнул туда же. Пробежал еще пару коридоров, соединенных низкорослыми проемами. Зашиб колено, споткнувшись о невидимую приступочку, и оказался в аналогичном машинном зале, где, помимо редукторов, моторов и прочей технической дряни, стояли два гигантских вентилятора в положении явно не рабочем и целая череда крупноячеистых воздуховодов. Гномика нигде не было.
– Да и шут с тобой! – бросил в темноту Максимов. – Больно надо за тобой гоняться.
Переведя дыхание, он добрался до ближайшего выступа, где устроился, свесив ноги, и принялся выколупывать из пачки курительную смесь. Целых сигарет там практически не было – мятая каша из табака и курительной бумаги. Поразмыслив, достал из кармана блокнот, превратившийся во что-то плоское и слипшееся, отодрал листочек и принялся конструировать подобие самокрутки. Когда курительная палочка почти сформировалась, оставалось подогнуть кончик и поджечь, из ближайшего проема вылезла чумазая мордуленция, блеснула глазками и показала язык. Максимов отвернулся. Невозмутимо защипнул кончик, подогнул, чтобы торчащее изо рта «произведение» гордо смотрело вверх, запалил и дважды глубоко затянулся, окутав себя «благородным» ароматом паленой бумаги. Начал ждать, демонстрируя презрительное равнодушие. За спиной нерешительно помялись, затем зашуршали лохмотья, и кто-то пристроился рядом.
– Дядь, дай дернуть…
Чумазое недоразумение как ни в чем не бывало сидело под боком и болтало ножками. Ребенку было лет девять. Курносая мордашка, черная, как у сталевара, патлы колом – умазаны до такой степени, что их не мыть, а стирать надо. Одежда не по возрасту, а главное, не по росту. Измазанное грязью подростковое пальто (Максимов в таком, но поновее, школу оканчивал, когда у родителей денег не было), огрызки шарфа завязаны под горлом и висят ниже пояса, придавая одеянию вдвойне живописный вид. На ногах армейские ботинки с ликвидированными языками – просто удивительно, как в такой обувке пацан мог носиться как угорелый, выделывая цирковые номера.
Логично допуская, что данное «чудо природы» одна затяжка уже не испортит, Максимов протянул самокрутку:
– Дерни. Только мне оставь, а то заморил ты меня, карапуз.
– Сам ты карапуз! – достойно ответило «чудо» и со знанием дела затянулось.
Дым рванулся из всех отверстий. Максимов поморщился, чувствуя себя гадким растлителем малолетних, отобрал скрутку.
– Дай сюда, помрешь же, дурачок… Ты кто такой, шкет? Гоблин подземного мира? Гремлин из местных? Бичуешь или дом у тебя неподалеку? Слушай, а может, ты террорист?
Как-то кстати вспомнился анекдот про папу с сыном, которые идут и беседуют. «Пап, вот не могу никак запомнить: кто мы такие? Гремлины, гоблины, хоббиты?..» – «Нет, сынок, мы ваххабиты».
– Сам ты террорист, – подумав, сообщило «недоразумение». – Чеченец ты, вот ты кто.
– Никакой я не чеченец, – обиделся Максимов, – я просто заблудился. Шел по городу… и вот оказался здесь. Похудел, как промокашка, а все никак выбраться не могу.
Бродяжка критически обозрел собеседника: кто тут промокашка?
– А чего это ты вдруг заблудился? В трех комнатах заблудился? Да тут иди в любую сторону – мимо нас не пройдешь.
Максимов поперхнулся прогорклым дымом, надрывно закашлялся. Ни хрена себе, в любую – полжизни можно кружить и в альбиноса превратиться.
– А сам-то ты где обитаешь, шкет? – полюбопытствовал он, уняв кашель. – Под землей имеешь пристанище или просто так, душу отвести сюда приходишь?
– Ночуем мы здесь, – отмахнулся бродяжка, – с мамкой. Много нас тут таких, неприкаянных. А чуть свет, вылазим, по городу расползаемся – дела же у всех…
– А чего ты не со всеми?
– Да бухают они там, – тяжело вздохнул ребенок. – Клякса «технаря» надыбала – у водилы со «Скорой» сперла, так у них теперь праздник души… Мамка, поди, уже надубасилась, под трубой валяется. Терпеть не могу, когда люди бухают.
Заявление прозвучало по-взрослому и в высшей степени осмысленно. Максимов внимательно посмотрел на ребенка. «Чудо» шмыгало носом и болтало ножками.
– Сможешь вывести меня отсюда? – осторожно спросил сыщик.
– А чего же не смогу? – передернул худыми плечиками бродяжка. – Только тебе, дядька, через наше лежбище пройти придется – в насосной мы обитаем. Приключения обещаю. Бурун просто так не даст тебе выйти.
– Да я уже объелся этими приключениями, – вздохнул Максимов. – Одним больше, одним меньше… Веди меня скорее!
