– А ну-ка, дай еще дернуть, – потянулся малолетний бомж к окурку.
– Да мал ты еще, мальчишка! – не стерпел Максимов. – Траванешься этой гадостью, кто тебя в больницу приберет? В морг-то не возьмут!
– А кто тебе сказал, что я мальчишка? – внимательно посмотрело ему в глаза «малолетнее сокровище». – Я вообще-то девчонка.
«Какая прелесть! – подумал сыщик. – Всех девочек в этом подземном гадюшнике я успешно принимаю за мальчиков. Не женское, видимо, это дело – болтаться по подземельям».
«Нет, – бормотал про себя Максимов, вступая в непроницаемый мрак и по этому случаю держа бродяжку за шиворот, – нельзя снабдить всех обездоленных и осчастливить всех несчастных. У них понятие о счастье разное. Для одних и яхта с виллой в Палм-Бич не в радость, и флотилия не в кайф, а другим обкусанный шоколадный батончик – праздник. Мамка не нажралась, как свинья, – душа поет, зима не лютая – восторг, забил местечко в теплотрассе – счастье до ушей…»
А Ксюша между тем бухтела, как рассмешил ее этот смешной дядька, забавно грызущий черствый хлеб, – она как раз бродила по галереям в поисках развлечений – и нашла, на свою голову. В прошлый раз за крысами гонялась, в позапрошлый – крысы за ней. Злые какие-то попались, не ели, видать, давно в этом «мочепроводе», – узрели маленькую девочку и давай зубами щелкать. А она их палкой, палкой… Отважная девочка Ксюша – одно слово, «тертая калачиха».
Забралась начинающая бомжиха, конечно, далековато. Пока осваивали коридоры, вскрылись застарелые болячки, застонали новые. Казалось, этим переходам не будет конца. Бесконечные проходы, увешанные трубами, во всех направлениях, аркады между галереями со слабым освещением, технические отсеки, заставленные баками и цистернами, насосы, компрессоры, допотопные манометры… Спуск в вонючее цокольное пространство, лестница в земляном мешке, где со стен отваливались куски глины и струился песок. Перспектива плыла перед глазами…
Вот и оно, гнездование маленького подземного народца. Сухое помещение, источающее тепло и гнилостную вонь, характерную для таких обитателей. Два плафона в растрескавшейся пластмассе. Трубы – для просушки специфической одежды и… приготовления пищи. На полу – тряпье, мешковина, старые матрасы. Стайка «теплокровных» бомжей, вставшая на ночлег. Довольно многочисленная стайка. Бабы, мужики. Кто-то грозно храпел, завернувшись в нищенские лохмотья, кто-то приболел – кашлял, бредил во сне. «Пижон» в розовой вязаной шапочке и драной футболке поверх свитера вымачивал хлебный мякиш в консервной банке. Долговязый очкарик в заячьем треухе примерял стоптанные унты с помойки. Пьянка завершилась, участники застолья разбрелись по спальным местам. Культурно выпили, никого не убили. Лениво переругивались. Кого-то тошнило под трубой в нише. В литровой бутыли с адски мутным содержимым оставалось жидкости почти на треть. Поразительно, как выпили первые две трети, – по-хорошему, смерть должна наступать от одного лишь взгляда на этот, с позволения сказать, напиток…
Для колоритного Квазимодо – с обожженной левой стороной лица и парализованной правой – час спокойствия еще не настал. Бессонница терзала – на коленях вернулся к «столу», порезал руку о консервную банку, обрушился мордой в объедки – отнюдь не котлеты «де-воляй» из куриной грудки и даже не «фокаччо с пеперони». Образовалось традиционное российское блюдо: пьяная морда в салате. Он потянулся к бутылке, запрокинул голову, высосал, как дитя из соски, и сыто срыгнул.
– Ксюха, мать твою, гаденыш ублюдочный! – пьяно визжала страшная тетка, приподнимаясь на локтях. – Где ты шляешься, падла недоделанная? А ну, живо спать – не дай бог, не соберешь завтра на Гагаринской два косаря! А это че за кенар с тобой? А ну-кася, выдь, красавец, из тумана – откуда это ты взялся? От сырости?
– Ну, все! – пробормотала Ксюша, с сожалением отходя от Максимова. – Недопила маманя сегодня, не лезет в нее «технарь». Буянить будет. Извини, я пойду, ничего?
– Давай, Ксюха, – ласково потрепал девочку по загривку Максимов. – Заройся там поглубже, не вставай. Сам доработаю.
– А щас мы глянем, что за кенар к нам пожаловал… – сообщил Квазимодо, поднимая мутный глаз (в аккурат через второй проходил колоритный шрам).
Поднялись еще двое – у первого физиономия, испитая до неприличия, второй был похож на блатаря из «Места встречи», того, что напевал «Мурку» и бился в припадке, когда его муровцы в фургон грузили.
– Еще по щущуть, и глянем… – пробухтел испитой, отбирая у Квазимодо сосуд.
Урод поднялся, обнаружив сложение орангутана и рост гризли. Пьяный в дым, он шатался, пытался сцапать Максимова за воротник, чтобы подтащить к себе и пристально рассмотреть. Сыщик без труда отклонился, и уродец чуть не упал.
– Мир, дружба, граждане, – улыбаясь, объявил Максимов. – Давайте без конфликтов. Один из вас выводит меня на поверхность, а я обещаю, что завтра ОМОН не запустит в этот коллектор газ.
– Ще ты там квакаешь, поганец? – сипло вымолвил Квазимодо, делая очередную попытку добраться до Максимова.
– Куртофанчик у него знатный, – дружелюбно проговорил «блатарь», вынимая из лохмотьев ножик со стальной рукояткой. Стиснул лезвие двумя пальцами, провел по нему. Хищный оскал демонстрировал дефицит зубов. На зоне лишился. Отсидел, в бомжи подался – куда еще такому идиоту, без жилья, прописки, умения работать, а в «братаны» ни одна уважающая себя бригада не возьмет.
Курточка на Максимове была – полнейший отстой, как сказала бы дочь. Только выбросить или… бомжам презентовать.
– Хорошо, приятель, разрешим вопрос с куртофанчиком… Слышь, кинжальщик, ты перо-то свое спрячь. Вот выведи меня на поверхность – будет тебе и куртка, и прочие удовольствия, – усмехнулся сыщик.
– Ще-то не нравится он мне, – легкомысленно заявил Квазимодо, проводя третью (опять же неудачную) попытку дотянуться до Максимова. – Чистоплюистый уж больно. Не из наших.
Чистоплюйство – почти комплимент, а вот про «наших» – горькая истина, не успел Максимов менее чем за двое суток впасть в образ, хотя и старался изо всех сил.
– Он не только курточку нам отдаст… – пьяно лопотал любитель поиграть с ножичком. – Он нам все отдаст – и ботиночки, и джинсярики… А вот выйдет ли отсюда наш новый корефан – это бабушка надвое сказала…
– Какая бабушка? – хихикая, пнул близлежащую бомжиху испитой бомж и залился отвратительным смешком. – Слышь, Акакишна, это ты там чего-то надвое сказала?
– А ну, поддайте этому чмошнику, – скомандовала родительница Ксюши, погружая брыкающуюся дочь под ворох тряпочной требухи.
– Поддадим, уж не волнуйтесь, мадам, – ощерился «блатарь», приступая к хищным, вспарывающим живот действиям.
Отдельные особи всегда не прочь поживиться. Применять пистолет в качестве стабилизирующего фактора, ставить на уши «уютное» и в целом мирное лежбище абсолютно не хотелось. Помимо этих троих, никто не лез в драку. Кто-то отвернулся, кто-то натягивал на голову мешковину, притворяясь спящим. Нормальное, бесконфликтное общество. Надрывно кашлял больной, которому сердобольная тетушка растянула на лбу грязную тряпку. Пришлось кулаками добиваться авторитета в изысканной джентльменской среде, и Максимов от всей души врезал с разворота «блатарю». Мозолистый кулак смял висящую складками кожу на щеках, разбил скулу и швырнул «приверженца лагерных манер» на ободранный матрас. Лезвие воткнулось меж раздвинутых ног мирного сновидца с налитым фингалом. Еще удар – явное «архитектурное» излишество. Человек по имени «бомж» надолго и прочно вышел из строя. Квазимодо свирепел на глазах. Парализованная часть лица странным образом ожила, тигриный глаз налился бешенством. Он сделал четвертую попытку завладеть сыщиком и снова потерпел фиаско – короткий, но свирепый удар в солнечное сплетение и контрольный – точно в дышло. Направление движения потерпевшего было выбрано не случайно – мирно спящие не должны пострадать. Квазимодо с грохотом, сверкая единственным глазом, влепился в спаренный водопроводный змеевик, где в данный момент просыхала «рабочая» телогрейка, и расплылся по полу, точно шкура убитого медведя. У испитого гражданина из дрогнувшей руки выпала на матрас бутылка, и драгоценное пойло потекло тоненькой струйкой. Физиономия пьяницы отражала бурю неприятия, но протест не принимался. Максимов взял паршивца за шиворот, подвел к трубе и аккуратненько, в целом даже деликатно, вонзил лбом в равнодушный чугун. Загудел металл повышенной прочности (хотя и хрупкий по материальным свойствам). «Бомжарик» всплеснул руками и стек на пол. До утра любимый город может спать спокойно (и мирно зеленеть среди зимы).
