— Да, как правило, женщины в своих несчастьях склонны
обвинять кого угодно, только не своего мужа. Им даже в голову не придет
усомниться в нем.
— Но тут имеется «другая женщина».
— Верно, под воздействием ревности любовь может обернуться
ненавистью. Но ненависть привела бы ее в полицию, а не ко мне. Именно таким
образом она бы жаждала утолить свой праведный гнев. А теперь давайте дадим
поработать своим серым клеточкам. Почему она пришла ко мне? Чтобы я рассеял ее
подозрения? Или, напротив, укрепил бы их? Да, здесь мы столкнулись с чем-то
таким, что мне в диковинку. Неужто она отменная актриса, наша достопочтенная
миссис Пенгелли? Нет, вряд ли она играла. Готов поклясться, что она была вполне
искрения… Нет, я решительно заинтригован! Узнайте о поездах в Полгаруит,
Гастингс, очень прошу вас.
Больше всего нам подходил поезд, отправлявшийся с
Паддингтонского вокзала в 15.50 и прибывавший в Полгаруит в начале восьмого
вечера. Поездка была ничем не примечательна, и, стряхнув с себя приятную дрему,
мы сошли на маленькой унылой станции. Забросив саквояжи в гостиницу, мы решили
немедля нанести послеобеденный визит «моей троюродной тетке».
Дом Пенгелли стоял чуть в стороне от дороги. Перед ним был
разбит небольшой палисадник. Вечерний ветерок доносил сюда сладкий аромат
левкоев и резеды. Представить себе, что в этом исполненном очарования уголке
Старой Англии могут твориться какие-то преступления, было просто невозможно.
Пуаро позвонил, затем постучал. Поскольку никто не
откликнулся, он позвонил снова. После небольшой паузы дверь открыла
растрепанная служанка. Глаза у нее были красные, она неистово шмыгала носом.
— Мы хотим видеть миссис Пенгелли, — объяснил Пуаро. — Можно
войти?
— Значит, вы ничего не слыхали? Она померла. С полчаса
назад.
Ошеломленные, мы молча смотрели на нее.
— Отчего она умерла? — наконец поинтересовался я.
— Это вы у кого-нибудь другого спросите. — Она быстро
оглянулась через плечо. — Если бы было кому остаться в доме с миссис, я бы
мигом собралась и ушла отсюда. Но как можно оставить мертвую без присмотра… Не
в моем положении что-то говорить, да я и не собираюсь, но все уже знают. Весь
город только об этом и болтает. И если мистер Рэднор не напишет министру внутренних
дел, напишет кто-нибудь другой. А доктор пусть говорит что хочет. Разве я не
видела своими глазами, как нынче вечером хозяин снимал с полки бутылку с
гербицидом? И разве он не вздрогнул, увидев, что я наблюдаю за ним? А каша
миссис стояла на столе, ее надо было только отнести. Нет уж, я больше и крошки
в рот не возьму в этом доме! Уж лучше умру с голоду.
— А где живет доктор, который лечил вашу хозяйку?
— Доктор Адаме? За углом, на Хай-стриг. Второй дом.
Пуаро резко повернулся. Он был очень бледен.
— Для человека, который не собирался ничего говорить, она
сказала слишком много, — сухо заметил я. Пуаро стукнул кулаком о ладонь другой
руки.
— Глупец! И не просто глупец, а настоящий преступник! Вот
кто я такой, Гастингс. Хвастался своими серыми клеточками, а сам проморгал
убийство — убийство человека, который надеялся найти у меня защиту. Я и
вообразить не мог, что опасность так серьезна и так.., близка. А уж если честно
(да простит меня Господь!), я вообще не мог представить, что что-то случится, и
решил, что это просто болезненные фантазии мнительной женщины. Ну вот мы и
добрались. Послушаем, что скажет доктор.
Доктор Адаме был типичным сельским эскулапом: добродушным,
краснолицым, именно таким, какими изображают их в книжках. Он был очень
приветлив, но стоило нам заикнуться о том, что привело нас к нему, лицо доктора
побагровело еще больше.
— Вздор! Вздор! Все до единого слова! Как будто это не я
лечил больную! Гастрит, гастрит в чистом виде, и самый заурядный. Этот городок
— рассадник сплетен! Местные старушенции просто жить не могут без скандалов!
Как соберутся вместе, чего только не навыдумывают! Начитаются всяких мерзких
газетенок, в которых одно вранье, вот им и мерещатся всюду отравители. Увидят бутылку
гербицида на полке, значит, его обязательно кому-то подмешивают в пищу. Я знаю
Эдварда Пенгелли как самого себя, да он и мухи не тронет. А уж чтобы кого-то
отравить… Да и с чего бы это ему — травить собственную жену? Ну-ка скажите на
милость!
— Мосье доктор, вы, вероятно, не знаете об одном
обстоятельстве.
И Пуаро очень кратко рассказал ему о визите к нам миссис
Пенгелли. Доктор был буквально ошеломлен: у него, казалось, глаза на лоб
вылезли.
— Господи, прости мою душу грешную! — воскликнул он. —
Бедная женщина, должно быть, спятила! Почему же она не поговорила со мной? Это
бы ей следовало сделать прежде всего.
— А вы бы высмеяли ее страхи.
— Вовсе нет, вовсе нет. Надеюсь, я еще не настолько закоснел
и способен найти взаимопонимание со своими пациентами.
Пуаро чуть заметно улыбнулся. Эскулап явно был обеспокоен
больше, чем хотел показать. Когда мы вышли из дома, Пуаро сказал:
— Упрям, как осел. Сказал: гастрит, и будет стоять на своем!
А у самого на душе явно кошки скребут.
— Что будем делать дальше?
— Вернемся в гостиницу, где нас ждет ужасная ночь, mon
ami.
[101]
Ибо нет ничего хуже железных кроватей, а других в английских
провинциальных гостиницах не бывает.
— А завтра?
— Rien a faire.
[102]
Вернемся в Лондон и будем ждать
дальнейшего развития событий.
— Скучная перспектива, — разочарованно заметил я. — А что,
если никаких событий больше не произойдет?
— Произойдут! Это я вам обещаю. Старина доктор может выдать
сколько угодно свидетельств о смерти, но он не в силах запретить нескольким
сотням языков болтать. А они будут молоть не переставая, это уж точно!
Поезд на Лондон отходил в одиннадцать. Прежде чем
отправиться на станцию, Пуаро пожелал увидеть мисс Фриду Стэнтон, племянницу, о
которой нам говорила покойная. Мы без труда нашли дом, где она снимала
квартиру. Там же мы узрели высокого темноволосого молодого человека, которого
она с некоторым смущением представила как мистера Джекоба Рэднора. Мисс Фрида
Стэнтон оказалась необыкновенной красавицей. Исконно корнуоллский тип красоты:
темные глаза и волосы, нежный румянец. И в этих темных глазах явно читался характер,
с которым лучше не шутить.
— Бедная тетушка, — сказала она, когда Пуаро представился и
объяснил, по какому делу пришел. — Это ужасно. Меня теперь так мучает совесть.
Мне нужно было быть к ней добрее и терпимее.
