— Извините, мадемуазель, а вам не было страшно идти туда
одной на ночь глядя?
Она ответила не сразу (или ему просто показалось?):
— Да, но у меня не было другого выхода: мне некого было
попросить сопровождать меня, я была в отчаянном положении. Ридберн впустил меня
в библиотеку. О, этот человек! Настоящее чудовище! Как я рада, что он умер! Он
играл со мной как кошка с мышью. Смеялся надо мной. Я просила его, умоляла чуть
ли не на коленях. Предлагала все мои драгоценности. Все напрасно! Затем он
назвал свои условия. Наверное, вы догадываетесь какие? Я с негодованием
отказалась и высказала ему все, что о нем думаю. Я прокляла его. Он же
продолжал насмешливо улыбаться, его не тронули ни мои мольбы, ни мои проклятия.
Когда я, выбившись из сил, наконец умолкла, то услышала какой-то тихий звук,
доносившийся со стороны окна, того, что выходит в сад. Ридберн тоже услышал
его. Он бросился к окну и распахнул шторы. Там прятался мужчина ужасной
наружности, по-видимому, бродяга. Он бросился на Ридберна и бил его до тех пор,
пока тот не упал. Бродяга схватил меня окровавленной рукой, я вырвалась и
бросилась бежать со всех ног. Моя жизнь была в опасности. Заметив освещенные
окна какого-то дома, я устремилась в ту сторону. Жалюзи были подняты, и я
увидела людей, сидящих за карточным столом. Собрав последние силы, я буквально
влетела в комнату, прошептав только одно слово «убийство», а затем — куда-то
провалилась…
— Благодарю вас, мадемуазель. Вы, наверное, испытали тяжелое
потрясение. Не могли бы вы все же описать этого, как вы выразились, бродягу? Вы
помните, как он был одет?
— О нет. Все произошло так стремительно, что я просто ничего
не успела заметить. Но я могла бы узнать этого человека — его жуткое лицо
навсегда врезалось в мою память!
— И еще один вопрос, мадемуазель. Шторы на окне, что выходит
на подъездную аллею, были задернуты?
На лице балерины отразилось легкое недоумение, она на
секунду задумалась, стараясь припомнить.
— Eh bien
[112]
, мадемуазель?
— Мне кажется, да-да, я почти уверена — они не были
задернуты.
— Странно, ведь на другом окне шторы были задернуты, и за
ними прятался убийца. Но, в сущности, это не имеет большого значения. Сколько вы
еще собираетесь пробыть в этом доме, мадемуазель?
— Доктор считает, что я буду в состоянии вернуться в Лондон
уже завтра. — Она оглядела комнату и, заметив, что мисс Оугландер ушла,
добавила:
— Оугландеры очень добры ко мне, но, понимаете ли, это люди
не моего круга. Я их шокирую. Что до меня, то, честно говоря, я не очень-то
жалую буржуа!
В ее словах мне послышалась затаенная горечь.
Пуаро кивнул:
— Я вас прекрасно понимаю, мадемуазель. Надеюсь, что не
очень утомил вас своими расспросами.
— Вовсе нет, мосье Пуаро. Единственное, что меня беспокоит,
так это то, что Поль до сих пор остается в неведении. Прошу вас, поскорее
рассейте его тревогу.
— В таком случае разрешите откланяться, мадемуазель, и
пожелать вам всего наилучшего.
Выходя из комнаты, Пуаро вдруг остановился и, указав на пару
лакированных туфелек, спросил:
— Это ваши, мадемуазель?
— Да, мосье. Служанка только что почистила и принесла их.
— Что за странные слуги в этом доме, — заметил Пуаро, когда
мы спускались по лестнице, — от волнения забывают убрать комнаты, но не забыли
привести в порядок туфли. Итак, mon ami
[113]
, хотя в этом деле есть еще
один-два неясных момента, думаю — да-да, именно так! — что нам придется отнести
его к разряду законченных. Все просто до очевидности.
— А как же убийца?
— Эркюль Пуаро не ловит бродяг, — важно ответил мой друг.
В холле нас поджидала мисс Оугландер.
— Мама очень хотела бы поговорить с вами, — сказала она. —
Не могли бы вы пройти в гостиную, это не отнимет у вас много времени.
В комнате по-прежнему был беспорядок. Пуаро собрал со стола
карты и начал рассеянно тасовать их своими маленькими ухоженными руками.
— Знаете, о чем я думаю, мой друг? — спросил он.
— Нет, — ответил я нетерпеливо.
— Я думаю, что мисс Оугландер была не искрения, утверждая,
что к ней не шли козыри. У нее было целых три козырных карты.
— Пуаро, это уж слишком!
— Mon Dieu
[114]
, не могу же я все время говорить об
убийствах и крови.
Внезапно он замер.
— Гастингс, посмотрите! Трефового короля нет в колоде!
— Зара! — воскликнул я.
Но Пуаро, похоже, не понял меня. Он машинально вложил карты
в коробку. Его лицо было очень мрачным.
— Гастингс, — в конце концов сказал он. — Я, Эркюль Пуаро,
чуть было не совершил непоправимую ошибку.
Я глядел на него, ничего не понимая.
— Мы должны начать все сначала, Гастингс. Да-да! Но уж на
этот раз мы не должны оплошать.
Его рассуждения были прерваны приходом красивой, но уже в
летах, женщины; в руках она держала хозяйственные книги. Это была миссис
Оугландер. Пуаро галантно ей поклонился.
— Правильно ли я поняла, мосье Пуаро, вы друг.., э-э.., мисс
Сентклер?..
— Это не совсем так, мадам. Дело в том, что я приехал сюда
по поручению очень близкого друга мадемуазель.
— О-о.., понимаю. Я подумала, что, возможно…
Пуаро вдруг прервал ее и, указав на окно, спросил:
— Скажите, мадам, жалюзи вчера вечером были опущены?
— Нет. Наверное, поэтому мисс Сентклер и увидела свет в
нашем окне.
— Прошлой ночью ведь светила луна? Странно, что вы не
заметили мадемуазель Сентклер, хотя вроде бы и сидели лицом к окну?
— О да, вы правы. Мне кажется, никто из нас не заметил ее
потому, что все мы были вчера очень увлечены игрой. Никогда раньше не играли с
таким азартом!
— Понимаю, мадам. И еще, хочу вас успокоить: мадемуазель
Сентклер завтра от вас уезжает.
Лицо женщины мгновенно прояснилось, казалось, что с ее плеч
свалилась огромная тяжесть. Мы распрощались. Выходя из дома, Пуаро обратился к
служанке, подметавшей ступеньки парадной лестницы.
