— Ты и до этого докопался?
— И до этого, и до многого другого, — произнес я многозначительно.
— Что ты знаешь о Юре? — спросила она живо.
— Страшные вещи, — я кивнул в сторону Наташи. — А ей ты о них рассказывала?
— О чем? — осторожно поинтересовалась Ягодкина. Ей хотелось выяснить, насколько я осведомлен в ее делах.
Я тоже осторожничал, не решаясь говорить об убийстве в присутствии хозяйки дачи. Вместо ответа я передал ей валявшийся неподалеку целлофановый пакет, оброненный мной во время преследования Элки.
Девушка развернула пакет, несколько секунд смотрела на оказавшуюся в ее руках сумочку и наконец с недоумением произнесла:
— Но это же моя сумочка! Откуда она у тебя? — потом, очевидно, сообразив, каким образом могла попасть ко мне ее вещь, тихо спросила: — Так ты все знаешь?
Я медленно прикрыл глаза:
— Да. Я могу говорить при Наташе?
Ягодкина угрюмо кивнула:
— Угу. Я ей во всем призналась.
— Тогда откроем карты. — Я передвинулся так, чтобы видеть обеих собеседниц. — Я побывал в квартире Чака, видел его труп. Рядом с ним лежала женская сумочка. Я ее взял.
— В милицию звонил? — быстро спросила Элка.
— Звонил, не оставлять же лежать труп в закрытой квартире, — признался я и, увидев, как сразу же помрачнела Ягодкина, поспешно добавил: — Но о тебе я не упоминал.
Элла облегченно вздохнула:
— Спасибо! Но как ты попал в квартиру?
— Через балкон. У меня были дурные предчувствия… Ты убила Чака? — задал я наконец главный вопрос. Девушка сидела, словно окаменевшая. Я дотронулся до ее руки и повторил: — Ты убила Чака?
Элка все так же молчала. Неожиданно из ее глаз потекли слезы.
— Я его не убивала, — выдавила она.
Я несколько мгновений изучал лицо Ягодкиной, потом спросил:
— Что же тогда произошло в доме Чака? Расскажи!
Ягодкина снова вздохнула, на сей раз тяжело, обхватила руками колени и, глядя в пол, заговорила:
— Меня подставили, Игорь, и я понятия не имею — кто. Я встретилась с Чаком в четыре часа, мы посидели с ним в кафе, потом помотались по городу, купили бутылку ликера и поехали к нему домой. Часов в семь вечера пришли трое приятелей Юры, а с ними девушка. Они принесли водку и закуску. Мы немного выпили. Друзья отмечали какое-то событие. Они были оживлены и веселы. Часов в одиннадцать Чак выпроводил компанию. Мы с ним еще немного выпили ликеру. Он любит сладкие спиртные напитки. Я редко пью. Голова у меня закружилась, и потянуло в сон. Я прилегла на диване и вырубилась. Проспала несколько часов. Когда утром проснулась, рядом со мной лежал труп Юры. Я ужасно испугалась, выскочила из квартиры и захлопнула дверь. О забытой у Чака сумочке вспомнила только по дороге к Наташе. Но возвращаться, разумеется, не стала.
Я с сомнением посмотрел на Элку:
— И кто же, по-твоему, убил Чака?
Ягодкина сидела, уперши подбородок в колени. Плечи ее приподнялись и вновь опустились:
— А я откуда знаю?
— Странно. Что же ты, спала и ничего не слышала?
— Абсолютно. Дрыхла без задних ног.
Я не знал, что и подумать.
— А когда Чак провожал приятелей, двери он захлопнул?
— Да. — Тон у Элки был уверенным. — Я на них первым делом и подумала. Однако отлично помню, как щелкнул на двери замок.
— У приятелей Чака не было ключей от квартиры? — Я невольно искал для Ягодкиной лазейку для оправдания.
Но Элка сама лезла в петлю:
— Не было. С какой стати? Ты вот даешь кому-нибудь ключи от своей квартиры?
— Только любимым женщинам, — улыбнулся я.
— А вот Юра никому не давал, — убежденно произнесла девушка. — Я это точно знаю.
Я вспомнил, с какой легкостью недавно влез на балкон Чака и заявил:
— И тем не менее в квартиру Юры попасть можно. Я ведь попал. И его приятели могли.
— Могли, но не влезли, — уныло призналась Элка. — Для чего им это нужно? Они же друзья. Нормальные ребята. Зачем им убивать Юрчика? Короче, все сходится на мне. Получается, это я ударила Чака ножичком в сердце, — произнесла Ягодкина с горькой иронией. Она наконец оторвала от пола глаза и посмотрела на меня взглядом человека, стоящего на эшафоте. — Теперь ты понимаешь, чего я испугалась и почему сбежала к Наташе?
— Понимаю. — Нижняя половина туловища у меня затекла. И как только восточные люди ухитряются по нескольку часов сидеть на полу? Я встал на колени и похлопал Эллу по руке. — И тем не менее, голуба моя, тебе придется вернуться домой. Не можешь же ты вечно жить у Наташи. Пора и честь знать. Так что собирайся, я отвезу тебя к маме. Такси на дороге ждет.
Ягодкина резко отодвинулась к стене. Вид у нее был испуганный.
— Я никуда не поеду! — сказала она. — Меня сразу же посадят в тюрьму!
— Я же не в тюрьму тебя повезу, а к маме, — возразил я и взглянул за поддержкой на Наташу. — Это во-первых, а во-вторых: если милиция захочет найти тебя, то отыщет и здесь.
— Я то же самое ей говорю, — наконец-то присоединилась к разговору Артамонова. В ее пустых глазах появилось осмысленное выражение. — Тебе домой нужно ехать, Элла! Мама беспокоится.
— Ничего она не беспокоится! Маму, по-моему, ничего в жизни, кроме дружка ее Витеньки, не интересует. А он, альфонс чертов, тянет из нее деньги. Нашел дойную корову.
Чего только не наслушаешься, вращаясь в женском обществе. Не знал я, что у Веры есть любовник. Ложе, значит, с ним делит, а гоняться за дочкой мне приходится. Но я как-никак воспитатель и таковым должен оставаться при любых обстоятельствах. Я с осуждением покачал головой.
— Напрасно ты так говоришь. Мама твоя ужасно тревожится. Меня вот на твои розыски отрядила.
Элка вспыхнула:
— Ну вот, тебя же отрядила, а не сама приехала. Для мамы главное, чтобы в жизни было поменьше проблем. Она любит перекладывать их решение на чужие плечи. Я никогда не доставляла маме особых хлопот. Ей так удобно было со мной жить. Но вот теперь, когда со мной стряслась беда, оказалось, что к самому дорогому и близкому мне человеку я с ней и не могу обратиться. Мамуля наверняка, столкнувшись с моей проблемой, растеряется, разохается, разахается, будет страдать, мучиться, прикладывать к голове компрессы и примочки, а ничем конкретно помочь не сможет.
Слышала бы Вера, какие вещи говорит про нее дочка, волосы бы дыбом на голове встали. Я криво усмехнулся:
— Позор вашему роду! Но все равно, Элла, домой придется вернуться.
— Ни за что!
— Пойми, дуреха! — принялся я убеждать Ягодкину. — Подавшись в бега, ты косвенным образом признаешься в убийстве Чака.
