Она улыбается:
– Значит, ради утра со мной послал к черту работу?
– Да. Именно так.
В глазах Мариссы появляется знакомое выражение, она прижимается ко мне верхней частью тела, трется о меня. По обязанности я беру в ладони ее маленькие груди и глажу твердые соски большими пальцами. Марисса чуть-чуть прикрывает веки; я знаю, к чему это ведет.
И тут кто-то откашливается. Мы с Мариссой одновременно поднимаем глаза и видим Оливию. Она стоит в дверном проеме, заспанная, но испуганная.
– Что? – рявкает Марисса. – Бери свой кофе и уходи. Мы немного заняты.
Потом снова поворачивается ко мне, чтобы вернуться к начатому, но я ее останавливаю:
– Мне правда нужно идти.
Не давая ей возможности возразить, я снимаю ее с коленей и встаю. Краем глаза вижу Оливию, она смотрит на меня. Я всеми силами избегаю визуального контакта. Хотя чувствую, как она бросает кинжалы мне прямо в сердце. И в пенис. Уверен, она готова изрыгнуть яд и ненависть и залить ими всю кухню. Чего она не знает, так это того, что я ненавижу себя в десять раз больше, чем она, за все, что сделал.
– Но подожди. Я хотела спросить тебя, заберешь ли ты мою машину из автосервиса в понедельник. Я оставлю для тебя ключи.
– Заберу, – торопливо отвечаю я, хватаю Мариссу за руку и как на буксире волоку из кухни.
Если Оливия хотела, чтобы я почувствовал себя виноватым, ее миссия выполнена!
– Позвоню тебе позже, – говорю я и чмокаю Мариссу в губы. – Может быть, поужинаем сегодня? – Одновременно думаю, что сказал бы любые слова, лишь бы поскорее убраться отсюда.
– Не могу! Я собираюсь провести вечер с мамой, а рано утром с папочкой поеду в аэропорт. Постой. Я дам тебе ключи. А насчет лимузина позвоню позже.
Марисса убегает, а я стою у дверей и жду, надеясь, что Оливия осталась на месте. Но она, конечно, не осталась.
Вижу, как она выходит из кухни и останавливается в дверях. Хоть я и рассудил, что лучше этого не делать, все равно поворачиваюсь и смотрю на нее. В глазах Оливии – смущение, разочарование и стыд, да, но, кроме этого – искорка связи между нами. Нельзя отрицать, что нас влечет друг к другу. Очень-очень сильно.
Слышу голос Мариссы. Она говорит с кем-то по телефону, и я иду к Оливии.
На самом деле я не знаю, что сказать, поэтому просто останавливаюсь рядом и смотрю на нее сверху вниз. Она и правда так хороша, что дух захватывает, даже рано утром.
Не успевая осознать, что делаю, я глажу Оливию кончиками пальцев по щеке. Она моргает и закрывает глаза, отчего хочется поцеловать их.
– Мне очень жаль, – слышу голос Мариссы; она шагает по коридору.
Я отступаю и иду к двери, останавливаюсь там, где меня оставила Марисса. Бросаю взгляд на Оливию. На ее лице смесь эмоций, в которых мне нелегко разобраться. Если, конечно, это не то же самое, что чувствую я.
19
Оливия
Может, это ПМС. Или стресс от таких быстрых перемен. Сама ничего не понимаю, но чувство такое, будто моя жизнь внезапно стала как сошедший с рельсов поезд.
И все разрушения связаны с двумя парнями. Оба они, по совершенно разным причинам, рвут меня на части изнутри. Обоих я хочу. И ни одного не могу получить. Ни об одном не могу перестать думать.
Я хочу Кэша – страшно – на чисто физическом уровне, хотя он милый и с шармом, что еще увеличивает уровень опасности. Но Нэша я хочу так же сильно, правда совсем по-другому. Конечно, физический компонент тут тоже присутствует. Нэш меня заводит. Но просто он парень такого типа, как я хочу, такой нужен мне в жизни.
Не думаю, что запомнила хоть слово из трех сегодняшних лекций. Рада как никогда, что бо́льшая часть материала – всякая ерунда: статистика, социология и механика тела, что-то вроде урока физкультуры, только в колледже.
Вернулась домой совершенно выпотрошенная. Больше эмоционально, чем физически, но в конечном итоге ощущения одинаковые. Дома тихо. Я знаю, что он в моем распоряжении на целых две недели (эти сведения я собрала по крупицам, Марисса разве сама скажет), и решаю лечь на диван, чтобы немного вздремнуть.
Просыпаюсь в половине пятого, чувствую себя не лучше прежнего. Только в голове пусто и в целом ощущения противные, поэтому я достаю телефон и звоню Шоуни. Голосовая почта отвечает мне, что Шоуни с мамой собирают цветы для свадьбы.
Единственная моя близкая подруга, кроме Шоуни, – это Джинджер, барменша, с которой мы год работали у Тэда. К счастью, она дома.
После нескольких минут разговора Джинджер переходит в наступление – в своем стиле.
– Ладно, рассказывай. Что-то случилось?
– Нет, ничего не случилось.
– Лгунья из тебя никакая, терпеть не могу, когда ты пытаешься соврать.
Я смеюсь:
– Нет, можешь.
Джинджер делает паузу.
– Ладно, могу. Но для тебя единственный способ ко мне подлизаться – это сказать, какого черта ты там нашла на свою задницу.
Джинджер умеет найти крепкое словцо.
Я вздыхаю:
– Наверное, просто скучаю по дому, друзьям и… Я не знаю. Жизнь просто… такая сложная.
– Угу. Похоже на проблемы с хренами.
– О мой бог, Джинджер! Это не проблемы с хренами. Ты думаешь, все связано с сексом?
– А разве нет?
Я смеюсь:
– Нет.
– Значит, это никак не связано с парнем?
Я молчу.
– Ага! Я знала! Пенисные проблемы.
– Ну, кажется, причина некоторых моих проблем в том, что пенис как раз имеется. На самом деле даже два.
– О святая Мария! Ты встречаешься с парнем, у которого два члена?
– Джинджер, нет! Это два разных парня.
– А-а, – говорит она, явно разочарованная. – Черт. А как могло быть клево.
– Чего клевого?
– Не знаю. По одному для каждой дырки?
– Ты больная, знаешь это?
– Да, и очень сильно.
Я снова хохочу:
– По крайней мере, не боишься это признать.
– Девочка, у меня этого не отнимешь! И я слишком стара, чтобы притворяться не такой как есть. Требует слишком больших усилий. Прямо как гребаный оргазм. Если не собираешься выигрывать, лучше вообще не высовывайся. У меня осталось ограниченное число лет для оргазма. И я планирую выжать из них до последней капли все удовольствие, какое смогу. Именно выжать.
Я округляю глаза и мотаю головой. Ох, Джинджер…
После еще нескольких минут этих диких разглагольствований, от которых у меня то челюсть отпадает, то глаза на лоб лезут, Джинджер обещает заглянуть ко мне вечером и отвести куда-нибудь выпить. От этих слов я оживаю. Мы договариваемся встретиться в пабе, который хорошо знает Джинджер, где-то в центре, и, когда вешаем трубки, на душе у меня уже легче.
