Мне согре… согреться
бы!
Мысли клубами путаются
в клубки.
Крысы, крысы, кругом
крысы!
Они меня окружили!
Да они же меня сожрут!
Скора…. скорая! Как
же это?! А!
Непослушные пальцы
набирают короткий
номер.
В трубке звучит
приветливый голос:
– Назовите адрес,
фамилию, возраст,
что вас беспокоит?
– Адрес… адрес…
Не помню, не знаю! Я
же у-ми-раю! —
спотыкается о слова
Ленка.
На другом конце
провода:
– Алло, алло, девушка,
я вас не понимаю! —
пытается разобраться
в чем тут дело голос из трубки.
Короткие гудки
врезаются прямо в
мозг.
– Ммм, я умираю,
а она про адрес
какой-то!
Так, спокойно!
Спасение утопающих
—
дело рук самих
утопающих! —
говорит она сама
себе.
Стоп-кадр: Питер,
над ее головой
раскинулась
«шевчуковская» белая
ночь.
Кто-то «пилит» на
скрипке,
кто-то блюет в
подворотнях.
Не дожить, не допеть,
не дает этот город
уснуть
И забыть те мечты,
чью помаду не стер
на щеке
В эту белую ночь
твои люди, шаги, как
враги,
В обнаженную ночь
твоя медная речь –
острый меч
В эту белую ночь,
да в темные времена
как ты там,
за чертой, где-то там
в тишине,
Заболел я душой,
что вернулась ко мне
эта белая ночь,
без одежд ждет и
просит любви
Эта голая ночь,
пропаду я в объятьях
ее, не зови
в эту белую ночь,
да в темные времена
[20 - Ю. Шевчук «Белая ночь»]
* * *
«За то, что она была
слишком чувствительна»,
—
листаю я
страницы журнала
искусств,
внимательно
рассматривая
причуды Франсиско
Гойя [21 - «Por qué fué sensible» из серии офортов
художника Франсиско Гойя.].
Убейте меня за то,
что я был слишком
чувствителен!
Любой проходящий
может смело бросить
в меня камень и
плюнуть в лицо!
Не испытывайте ко
мне сочувствия,
питайте жалость!
Я бы сам себя изжил,
но самоубийство –
это грех!
Я запутался в именах,
как в окончаниях
слов.
Твой запах остался
на моих руках.
Ты пахнешь «лилейной
водой» —
нежным розовым
лотосом.
Кто ты мне?
Просто любовница?
Или все-таки любимая?
Кого из этих
двух барышень я
люблю?
Покладистую Еву
или страстную Лилит?
И Бог, видя одиночество
Адама,
сказал сам себе:
«Нужно создать для
Адама нежную подругу,
дабы человек вкушал
отрады рая
не в одиночестве».
И поймал устремленное
ввысь пламя
и из его зыбких,
порхающих языков
сотворил первую
женщину – Лилит.
И, посмотрев на свое
создание,
восхищенно сказал:
«Добра, ибо прекрасна».
И подозвал к себе
Адама.
Вложил маленькую
руку Лилит
в ладонь прачеловека…
Но Лилит оказалась
самовлюбленной
и строптивой.
* * *
И внял господь
стенаниям Адама
и преисполнился к
нему жалостью,
размышлял о том,
что невозможен союз
устремленного ввысь
огня
со льнущей в земле
перстью.
И погрузил он Адама
в сон
и из ребра его
создал ему новую
подругу – Еву,
чтоб по происхождению
своему
была бы Адаму покорна,
могла бы любить
только его
и умела бы утешать
его.
И отверз очи свои
Адам
и увидел рядом с
собою
новую подругу,
не столь совершенную
и огненно-прекрасную,
как Лилит,
но тоже прекрасную
—
и прекрасную
по-человечески,
наделенную душой
человеческой.
И подошла Ева к Адаму,
и положила голову
ему на плечо,
и нежно ему улыбнулась,
устремляя преданный
взор
в ответ на грустный,
мечтательный взор
Адама [22 - Из произведения Аветика
Исаакяна «Лилит»].
В минуту осекаюсь,
одну точно любил…
Если бы я знал,
что мы больше ни разу
не свидимся,
я не выпустил бы твою
руку из своей!
Это ностальгия по
той осени,
которая нам не была
дана!
Она, как вино красное
сухое
с легкой пасленовой
горечью,
сгустком бордовым
течет через горло.
В моем сердце,
как и в сердце Кая,
застряли осколки
зеркала.
Закончен бал, погасли
свечи.
Дворник сметает
конфетти
и блёстки с паркета
асфальта.
Вчера лежал на пряной
осенней листве,
у подножия таврических
тополей.
О чем я думал?
Да ни о чем!
В моей голове пустота.
Молчание мысли.
Когда стоишь на
рубеже,
когда уже невозможно
ничего вернуть,
хочется довольно
странных вещей:
