– Царства ей небесного!
—
поддержал я товарища.
– Мда, старуха была
Божий одуванчик!
Ни о ком
плохого слова не
скажет!
Ела незаметно, как
птичка,
зовешь к столу —
«Я потом, опосля
всех»,
все дни проводила в
работе —
не дай Бог занемочь
и слечь!
Всё жила —
боялась, померев,
причинить другим
неудобство,
все опасалась
распухнуть и посинеть!
Как истинная дама,
боялась плохо
выглядеть!
Тревожилась лежать
и распостранять
трупную вонь!
И ты знаешь, все
сбылось,
как она хотела:
умерла «на ногах»,
так тихо ойкнула
и отдала Богу душу!
Смотришь на нее,
румянец разлился по
щекам,
даже морщины
разгладились,
лежит, будто спит
крепко…
Я стоял,
силился взять ее
руку в свою,
но страшно как-то
стало,
побоялся не ощутить
тепла ее рук.
А на руке, представляешь,
следы синей краски
—
это батя скамейку
перед домом красил.
А ты представляешь
она в церковь ходила,
священика Михаила
все хвалила,
как он службу ведет!
А этот Михаил
приехал ее отпевать
уже «под мухой»!
Боже, да гореть ему
в аду,
пьяной скотине! —
не унимался приятель,
пуская дым от папиросы
в чуть приподнятую
пыльную «завесу»
стекла автомобиля.
Я молчал,
только перекатывал
во рту
виноградное вино
аромата яблок белого
налива,
который в Ленинграде
величают
«винным»,
а в Поволжье
и вовсе кличут
«пудовщиной».
– Вот и не осталось
ничего.
Вот и не осталось
ничего —
а лето пахнет солнцем.
—
подпевал приятель
звучавшему по радио
искристо-багряному
голосу [24 - Из песни Д. Арбениной «Солнце».].
Боюсь, что кое-что
осталось.
Оно даёт о себе знать
покалыванием слева!
А ещё шелковая нитка
от твоих бисерных
бус,
лежащая на подоконнике…
Кто-то уже успел
отдать дань некрологу.
* * *
Вдруг я увидел
очертание знакомого
силуэта,
который мелькнул
около моего обшарпанного
подъезда —
это была она, Ленка!
Она искала меня везде
и всюду!
А я и не прятался
вовсе,
просто превратился
в некоего хамелеона,
который сливается
с окружающим миром
и живет по принципу:
если он не захочет,
то его и не увидят
вовсе!
Ведь за эти несколько
месяцев
я совершенно выбился
из сил!
Я устал от всех,
от нее, от себя,
от этих вечных
телефонных звонков!
Мне постоянно снилось
море,
то спокойное
аквамариново-голубое,
то мрачное
обсидианово-черное.
Мерещился запах
морской соли
обжигающий мои ноздри
хуже любого уксуса.
Я даже перестал
употреблять
эту специю в пищу,
потому что она
вызывала
лишь тошноту и горечь
во рту.
Теперь все моря
представляются
мне кладбищами.
Ленка, посмаковав
мятную сигарку,
постояла немного у
подъезда
и удалилась.
Уходила она,
оглядываясь,
боялась, что я
неожиданно появлюсь
на горизонте,
а она упустит этот
момент.
Как будто от этого
момента
что-то зависело,
казалось, что зависело!
Я уже не мог ничего
изменить,
потому что дальнейшее
наше нахождение
рядом
грозило
общей глобальной
катастрофой!
* * *
Почему нельзя
стереть память?
Сшил губы суровым
нитками,
чтобы не закричать!
Боль краповая, как
береты,
уходящая в серый.
Я не помню, какими
—<
> нежными или грубыми
– были твои руки?
Твоя весна принесла
мне
лишь опавшие лепестки,
белые, как снег на
полях.
Твоя любовь —
тлеющую головешку
вместо сердца!
* * *
Ты окликнула меня
по имени —
я обернулся.
Ты стояла
закутанная в черный
кашемировый шарф,
на изъеденных губах
лоскутками висела
нежно-розовая помада
твоей сестры.
С одной стороны,
тебе это жутко не
шло,
с другой —
было настолько родным
и казалось таким
умильным,
что рвало мое сердце
в клочья.
Весенний,
но все еще морозный
воздух
расщеплял твой запах
на молекулы.
До меня долетали
только отголоски
свежего,
кристально-чистого,
насыщенно-цветочного,
влажного аромата
«лилейной воды».
От этого воздух
становился
еще более весенним!
Мне так хотелось
обнять тебя
и ощутить эти нежные
губы
