«Письмо № 6»
лежало в этой пачке
последним.
Оно было написано
обмусоленным
чернильным карандашом.
Тонкий бумажный
пергамент
пропитался древесным
ароматом
одеколона «Шипр»
[27 - Шипр (фр. Chypre, «Кипр») – популярные
духи, аромат которых был создан в 1917
году знаменитым французским парфюмером
Франсуа Коти (фр. Francois Coty). В СССР одеколон
этой марки выпускался фабрикой «Новая
заря» и был копией марки Chypre Coty.)],
выпускаемым советской
фабрикой «Заря»
с далеких тридцатых,
задолго до моего
рождения.
Почерк был свободный,
размашистый,
но довольно красивый,
твердый, с сильным
нажимом,
с минимумом острых
углов
и практически без
наклона,
явно мужской.
Я почувствовал за
спиной
легкое дыхание
теплого пряного
тимьяна,
нежные руки,
как крылья, окутали
меня.
– Он не вернулся!
Уехал! Уехал!
Мой любимейший
человек.
Он ушел в понедельник,
—
горячо шепчет мне
на ухо Рита.
– Прости! – произношу
я
и понимаю,
что прочитал все
письма вслух.
Об авторучке в тот
день
мне пришлось забыть.
* * *
Одновременно сладко
и больно
меня кольнула мысль:
«Надо возвращаться
домой!»
Знать бы, где этот
дом!
Вдруг я принимаю для
себя
очень твердое решение
—
отправляюсь гулять
по городу
в поисках «родных»
мест!
Город развернул мне
свои ладони,
на которых папиллярными
линиями
обозначились
проспекты, улицы,
переулки, дома, дерева…
– Ах! Где эта улица,
где этот дом?
Где эта барышня, что
я влюблён? —
мурлыкал я под нос
старинную песенку.
Вдруг споткнулся
о выступившие на
поверхность корни
старого тополя.
Я погладил рукой
его коричнево-болотный
фактурный ствол,
вдохнул «одеколонный»
аромат
смолянистых почек.
Ведь в парфюмерной
промышленности
их используют для
отдушки
туалетного мыла.
Также они входят в
состав бальзама,
издавна известного
как «Рижский черный».
«Di acqua di Colonia…» [28 -
Di acqua di Colonia – кельнская вода (итал.)] —
пробежал мимо уха
шепоток ветра.
Я повернул голову,
а метрах в двухстах
чернела липа,
а между ними пустота,
от которой затрепетало
сердце!
Я крепко-крепко обнял
дерево,
как обнимают старого
приятеля,
которого не видели
сотню лет.
По щекам хлынули
слезы.
Так я вспомнил,
что у меня есть отец,
есть мать,
есть сестра, есть
малышка,
есть нянюшка
и даже кошка есть,
черная как смоль!
Я стою
и мысленно разговариваю
с деревом,
вдруг ставшим мне
таким родным!
А раньше я проходил
мимо,
замечая только
«зимы»,
которые он устраивал
в жарком июле.
«Тополиный» снег
кружил в воздухе,
«забивая» нос.
Вы вчера вдруг
заметили,
Что ваш пух
слился с тополем.
Вашим крыльям
больше столетия.
Так взлетайте!
К чему эти вопли
О краях, куда
направляясь,
обычно молчат [29 - Из
стихотворения Д. Арбениной «Пух».].
* * *
Память бьет
молоточком по пальцу.
Боль звенящая,
как тишина в моей
комнате.
Красным кругом в
глаза:
«Вы не помните?»
Клюква в сахаре —
ах слаще пряников!
Много библий, а правда
одна.
Нет слаще ренклода,
чем дома!
Душистее липы,
тополей таврически-крымских
Солнце медом окна
залило.
Здесь головки
тюльпанов
кивают ветру такт в
такт…
* * *
Я возвращаюсь со
«свиданий»
каким-то уставшим и
поникшим,
включаю катушечный
магнитофон,
а оттуда несется
«веселая» музыка:
Ах, черёмуха белая,
сколько бед ты
наделала,
Ах, любовь твоя смелая
сумасшедшей была.
Ароматом дурманила,
только сердце
поранила,
я ведь знала заранее,
это только игра. [30
- Из песни М. Журавлевой «Белая Черемуха».]
или
Музыка нас связала,
Тайною нашей стала,
Всем уговорам твержу
я в ответ:
Нас не разлучат, нет
[31 - Из песни гр. «Мираж» – «Музыка нас
связала»].
Потом беру из детской
кроватки
тянувшую ко мне
свои крохотные
ручонки малышку.
До сих пор помню тот
день,
когда эта кроха
появилась на свет!
День недели как
воскресение.
И почему-то не
по-осеннему
теплая погода!
Люди сняли шапки
и побросали их в
небо.
Горячий укол «творит»
чудеса —
январь, как шубу,
«скидывает» три
месяца.
Ноль, как начало
отсчета новой жизни.
Полчаса неимоверных
усилий,
чтобы появиться на
свет.
