— Иными словами…
— Иными словами, алиби у меня нет, как вы это называете! — отрезал Стокмо.
— Почему вы так враждебно настроены? — поинтересовался Фрёлик.
— Ничего я не враждебно настроен. Просто не люблю ходить вокруг да около. Я перестал общаться с Рейдаром, потому что и он, и его родственнички вот как меня достали! — Стокмо провел пальцем по шее и продолжал: — И все-таки я хотел получить должок, и мне хватило глупости напомнить о нем!
Он ударил кулаком по столу. Фрёлик молча наблюдал за ним. За угрюмостью Стокмо угадывалась только ярость. Он попытался представить, как восьмидесятилетний старик держал в узде этого хмурого упрямца, но решил пока сменить тему:
— По вашим словам, Рейдар был хорошо знаком с вашим отцом…
— Да, они были старые приятели.
— Значит, вы сами познакомились с Рейдаром через отца?
— Да. Ну что, все у вас? Мне надо нарубить еще дров — и в сортир.
Фрёлик задумался.
— Я не уверен, что выяснил все, что мне нужно. Поэтому нам с вами, скорее всего, придется увидеться еще раз.
— Тогда лучше покончить со всем сейчас.
— Сколько Рейдар вам задолжал?
Стокмо мрачно ухмыльнулся. Фрёлик встал, подошел к окну и посмотрел на поле, почти занесенное снегом. Оно тянулось до самого замерзшего озера. Над вершиной холма на том берегу виднелась крыша коровника. Под деревьями паслись олени. Они щипали сено — кто-то выволок стог сена в снег. Одним словом, раскинувшийся перед ним зимний пейзаж можно было назвать гармоничным, даже идиллическим.
— Кстати, здесь очень красиво, — заметил Фрёлик, оборачиваясь к Стокмо, который по-прежнему сидел в кресле-качалке. — Если бы я здесь жил, я бы не злился так все время.
Стокмо не ответил.
— Имеет ли для вас какое-то значение число сто девяносто пять? — спросил Фрёлик.
— Такое же, как и один, семь или пятьдесят два. Никакого.
Фрёлик окинул Стокмо внимательным взглядом и хмыкнул:
— У вас ведь, кажется, есть судимость?
Он нарочно приберегал главный удар напоследок, потому что понимал: он непременно попадет в цель. Стокмо ссутулился, нахмурился, и взгляд у него сделался как у загнанного зверя.
Франк Фрёлик прислонился к стене и смотрел на Юнни Стокмо, сидевшего в кресле-качалке.
— Знаете, то, что вы уехали и спрятались, выглядит не очень красиво, ведь вы — один из последних, кто видел Фольке-Есперсена живым.
— Мы с ним…
— Заткнитесь, — холодно приказал Фрёлик. — Сами признались, что у вас старые счеты с Фольке-Есперсеном. Вы один из последних видели его в живых. У вас нет алиби на время его смерти. И все, что вы рассказываете, неубедительно.
Стокмо уставился в пол.
— Я дал вам возможность исправиться, но больше я сюда не приеду. Хотите как-то дополнить или изменить свои показания?
Стокмо медленно покачал головой.
— Вы должны быть готовы приехать по первому зову, — тихо сказал Фрёлик. — Возможно, очень скоро вы нам понадобитесь. Если я позвоню вам и вы хоть раз не ответите, я пошлю за вами двоих сотрудников, которые возьмут вас под стражу. Понятно?
Стокмо кивнул.
Фрёлик посмотрел на часы.
— А до тех пор, — сказал он, — постарайтесь найти хотя бы одного человека, который видел вас вечером и ночью тринадцатого января!
Глава 25
СКВОЗЬ ОГОНЬ
Автостоянка рядом с кладбищем Вестре была заполнена машинами. Гунарстранна с трудом нашел место и потому опоздал. Тяжело дыша, он потянул на себя тяжелую дверь часовни. Одновременно кто-то толкнул дверь изнутри. Гунарстранна увидел одетого во все черное сотрудника похоронного бюро, который внимательно оглядел его.
«…Человек, проживший долгую, богатую событиями жизнь», — гремел в динамиках мерный голос священника. Гунарстранна пригнул голову и поспешно сел у самого прохода в последнем ряду. Он заметил, что на него пристально смотрит еще один сотрудник похоронного бюро, и вежливо кивнул. Похоронщик еще долго смотрел на него.
Тело Рейдара Фольке-Есперсена лежало в белом гробу с медными ручками. Гроб стоял на катафалке перед алтарем, усыпанный венками и букетами цветов. Длинная лента от одного из венков сползла в проход. Гунарстранна чуть приспустил перчатки. В часовне было тепло, но почти никто из присутствующих раздеваться не стал. У инспектора запотели очки. Он снял их, задрав голову и разглядывая фрески, вытер линзы носовым платком. Затем снова надел очки и оглядел собравшихся. В первом ряду сидели Карстен Есперсен с женой и детьми и Ингрид — самые близкие родственники покойного. Дети никак не желали сидеть смирно; они то и дело спрыгивали на пол, но мать решительно водворяла их на места. Она досадливо косилась на мужа, но Карстен как будто не замечал ее. Он не отрываясь смотрел на пожилого священника, который проводил службу.
«Будучи совсем молодым человеком, Рейдар Фольке-Есперсен неоднократно смотрел в лицо смерти…» — нараспев лился голос из динамиков. Священник разменял пятый десяток; он говорил на диалекте Южного Вестланда. Первые три ряда были заполнены родственниками и знакомыми, остальные расселись кто куда. Гунарстранна разглядел головы братьев Фольке-Есперсен. Он высматривал среди присутствующих Юнни Стокмо, но так и не нашел его. Потом взгляд его остановился на гробе; он невольно вспомнил о том, как выглядел мертвец, — сначала в витрине собственного магазина, а затем на столе профессора Сквенке.
Дверь у него за спиной открылась, и он резко обернулся. В часовню вошла женщина. Она тоже села в последнем ряду, только по другую сторону от прохода. Когда она садилась, ее стул скрипнул. Гунарстранна то и дело украдкой поглядывал на нее. На незнакомке была толстая овчинная куртка до середины бедер. На коленях она держала красную розу в целлофановой обертке. Ее короткие светлые волосы стояли дыбом — Гунарстранна понял, что она еще очень молода. На нее упал луч света из высокого окна, и инспектор залюбовался ею. Незнакомка показалась ему настоящей красавицей. Она сглотнула слюну. Инспектор понял: она почувствовала на себе его пристальный взгляд. Он поспешно опустил голову. Священник напомнил собравшимся о том, как Фольке-Есперсен любил прогулки в горах, как он ценил природу, не тронутую цивилизацией. Гунарстранна подавил зевок. Внукам, сидевшим в первом ряду, все происходящее давно надоело. Они капризничали и спорили с матерью. Сюзанна что-то шептала или, точнее, шипела. Ее шипение было слышно даже в последнем ряду. Гунарстранне стало не по себе, и он быстро повернул голову налево. Женщина, смотревшая на него в упор, тут же опустила глаза.
Когда священник закончил, встал Карстен Есперсен. Он устремил глаза на потолок, сцепил руки за спиной и произнес на удивление пристойную речь, лишенную всякой напыщенности. Когда он говорил об отце, у него то и дело дергался подбородок. Карстен перечислил многочисленные военные подвиги отца и в заключение сообщил, что гордится им.
