— Роджер, ты руки помыл? — сурово, по-матерински спросила она.
— Я чист, как филадельфийский пятидесятник, — вздохнул в ответ Роджер и набросился на еду и пиво.
Гунарстранна вышел улыбаясь. На улице уже темнело; он зашагал по Стургата к трамвайной остановке. Он собирался навестить Гро Хеге Вюллер.
Когда он представился ей в домофоне, она ответила не сразу. В конце концов запирающий механизм зажужжал, и он вошел. Поднимаясь по лестнице, Гунарстранна нечаянно лягнул металлические перила — они глухо зазвенели. Ему показалось, что хозяйка совсем не удивилась его приходу.
— Так и думала, что вы вернетесь, — сказала она, пропуская его в прихожую.
Гунарстранна вошел и огляделся. Гро Хеге Вюллер снимала однокомнатную квартиру; судя по всему, ее сдавали молодым людям, которые находились в стесненных обстоятельствах. Прежде просторные апартаменты поделили на несколько квартир похуже. Во всяком случае, жилье, которое предоставили Гро Хеге Вюллер, раньше было людской или кладовкой. Комнату примерно в тридцать квадратных метров с высоким потолком превратили в двухъярусное жилье. Второй ярус состоял из антресолей, где Гро Хеге устроила спальню. Над зоной отдыха, состоящей из дивана и кресла, она повесила какие-то красные тряпки. За ними на антресолях виднелись подушки и одеяла. На батарее под окном сохли три пары трусиков и черные колготки.
Она стояла у двери и мерила его оценивающим взглядом. Сегодня она была в линялых джинсах в обтяжку. Джинсы с низкой талией открывали глубокий пупок, украшенный пирсингом — жемчужиной в серебряной оправе.
Инспектор Гунарстранна сел в кресло, не дожидаясь приглашения. На столе стоял переносной телевизор диагональю десять дюймов с выдвижной антенной.
— Когда вы в последний раз видели Рейдара Фольке-Есперсена? — тихо спросил он.
— Накануне его смерти.
— В четверг или в пятницу?
— В пятницу, тринадцатого января.
Они посмотрели друг другу в глаза. Так как Гро Хеге не отвела взгляда, Гунарстранна воздержался от замечаний по поводу ее ответа.
— Какова была цель вашей встречи?
— Работа.
— Вы работали на него раньше?
— Да.
— В офисе?
— Нет.
Гунарстранна ждал.
— Мы с ним встречались раз в месяц. Как правило, о времени договаривались заранее, — продолжала Гро Хеге, опускаясь на диван под низкими антресолями. — Я приезжала в Энсьё, на улице Бертрана Нарвесена. — Она поджала под себя ногу.
— Вы оба пили херес, — заметил Гунарстранна.
— Да. Я пила херес и слушала Шуберта.
— В этом и заключалась ваша работа?
— Она стоила две тысячи крон. Часовой ангажемент. — Гро Хеге картинно взмахнула рукой и закатила глаза. — Как вы, наверное, понимаете, мне нужны деньги.
— Вы занимаетесь проституцией?
Она вздохнула и с серьезным видом покачала головой. Видимо, его вопрос она сочла дурацким.
— Нет, проституцией я не занимаюсь. Такое мне и в голову не приходило!
— Исполняете стриптиз?
Гро Хеге наградила инспектора презрительным взглядом и опять покачала головой:
— Неужели я выгляжу такой дешевкой?
Вместо ответа, Гунарстранна спросил:
— Ну а чем же вы занимаетесь?
— Я актриса. Играю в спектаклях. — Заметив, как удивился инспектор, она улыбнулась. — Фольке платил мне за то, чтобы я исполнила роль в сочиненной и поставленной им пьесе. Фольке никогда не пытался со мной заигрывать. Ни разу!
— Почему вы называете его «Фольке»? — поинтересовался Гунарстранна.
— Сама не знаю. «Рейдар» мне не нравится. «Рейдар» звучит глупо.
— Давно вы этим занимаетесь?
— Чем — этим?
— Играете, так сказать, в ролевые игры.
— Полтора года.
— Что за человек был Фольке-Есперсен? — спросил Гунарстранна.
Прежде чем ответить, она задумалась и наконец ответила:
— Милый. Порядочный… Старый… и импотент, в чем он признался безо всякого смущения. Мы с ним постепенно очень сблизились, каждый раз исполняя одни и те же роли. Но в физическом смысле он сближаться со мной не хотел.
— А вы?
— Не знаю, — ответила она, скрестив руки на груди и чуть подавшись вперед. Немного подумав, она продолжала: — Мне кажется, чувства, которые мы питали друг к другу, можно назвать… в определенном смысле любовью. — Говоря, она по-прежнему смотрела куда-то вдаль. — Точнее, бледным подобием любви. Мы снова и снова играли одну и ту же пьесу в его кабинете. Представление продолжалось час-полтора с интервалом в несколько недель.
Гро Хеге замолчала, но Гунарстранна понимал, что она еще не закончила.
— Он был очень… он много знал, мне нравились его чувство юмора, любовь к недосказанности, и еще…
Она осеклась.
— Что еще? — спросил инспектор.
— И еще он был очарован мною. Да, вот что важно: он был очарован мною.
Некоторое время оба молчали.
— Он был хороший, — продолжала Хеге. — Всегда хорошо выглядел. От него приятно пахло кофе, сигаретами и… в общем, такой специфический запах… — Губы у нее дрогнули.
— Почему вы играли свою роль именно в тот день?
— Не знаю.
— Почему все-таки именно в тот день? — медленно повторил Гунарстранна.
— Не знаю. Мы должны были встретиться позже…
— Что? — От волнения Гунарстранна подался вперед; у него даже сел голос.
— Мы должны были встретиться позже… Почему вы так разволновались? Успокойтесь, пожалуйста!
— Что вы имеете в виду? Ваша встреча в тот день не была запланирована заранее?
— Нет, он мне позвонил.
— Когда?
— Примерно… между двумя и половиной третьего. Спросил, нельзя ли перенести нашу встречу. Мы ведь договаривались только на двадцать третье…
— Такое случалось часто — что он звонил вам и переносил встречу?
Она покачала головой:
— Никогда.
Гунарстранна откинулся назад. Пальцы у него дрожали.
— За полтора года он ни разу не перенес встречу?
— Вот именно.
— А тринадцатого объяснил, почему хочет увидеться именно в тот день?
— Нет.
Инспектор ждал.
— Я не спрашивала, — пояснила Хеге Вюллер.
— Почему?
— Откровенно говоря, я очень обрадовалась, что он меня вызвал.
Гунарстранна бросил на нее скептический взгляд: