— Черт побери, почему вы так уверены?
— Я просто чувствую.
— Ничего я не утаиваю.
— Нет, утаиваете. Другого объяснения не существует.
— Война всегда чудовищна и малопонятна… А уж тем, кто живет в мирное время, понять логику войны просто невозможно.
— Ну хорошо. — Инспектор подался вперед. — Я еще могу понять, почему Амалье в конце тридцатых полюбила Фромма. Все очевидно — она встретила мужчину старше себя, обаятельного, искушенного, умного, сильного. Могу понять, почему она влюбилась в него и отвергла своего сверстника Рейдара. Сверстник явно проигрывал немцу. Понимаю я и вашего брата и сочувствую его отвергнутой любви. Им выпало нести тяжелый крест. Амалье очутилась между двух огней. Такое случается очень часто: двое мужчин дерутся из-за женщины. Скорее всего, Амалье Брюн была несчастна. Она очутилась в центре неразрешимого противоречия, разрывалась между любовью к мужу и любовью к родине. Но возникает непреодолимая преграда, загадка. Почему ваш брат поддерживал отношения с Клаусом Фроммом после войны?
— Клаус Фромм был редактором и владельцем газеты. Он покупал остатки бумаги, которые отдавали Рейдару в типографиях…
— Эту историю я уже слышал, — сухо перебил его Гунарстранна.
Эммануэль ошеломленно посмотрел на него.
— Знаю я и о том, как он продавал ценности, которые тип по фамилии Стокмо выманивал у евреев в обмен на обещание переправить их в нейтральную Швецию. Поговаривают, что именно продажа тех ценностей помогла основать магазин, за счет которого вы с братьями очень неплохо жили… — Гунарстранна поднял руку, не давая своему собеседнику возразить, и ледяным тоном приказал: — Ничего не говорите! Так или иначе, то дело списано в архив. Понимаю, больная совесть призывает вас к осторожности. Вы, наверное, не ожидали, что дотошный сыщик вроде меня начнет копаться в вашем прошлом. Я все могу понять, но не принять. Сейчас я не взываю к вашей совести. Я требую отнестись ко мне с уважением. Видите ли, чутье подсказывает мне: то, что ваш брат тесно общался с Фроммом после войны, — не просто совпадение. Вы что-то от меня утаиваете.
Эммануэль поднял руку и положил ее на грудь:
— Клянусь, инспектор! Я рассказал вам все, что знал. Больше мне ничего не известно!
Инспектор внимательно посмотрел на своего собеседника; потеющий одышливый толстяк ответил ему страдальческим взглядом.
— Если… — тихо заговорил Гунарстранна, — повторяю, если вы рассказали мне все, что вам известно, значит, какая-то мелочь выпала из вашей памяти. Вы забыли о чем-то очень важном.
— Нет, я ничего не забыл… Ваш телефон звонит.
Гунарстранна вздрогнул и сунул руку в карман куртки, где лежал его мобильник.
— Я только что побеседовал с сожителем Эйольфа Стрёмстеда, Сьюром Флатебю, — сказал Фрёлик. — Кстати, знаешь, чем он зарабатывает себе на жизнь? Он ветеринар.
— Ну и что?
— Видел бы ты его пациентов. Пока я ждал в приемной, увидел двух длиннохвостых попугаев, морскую свинку и лесного кота с откушенным хвостом.
Гунарстранна встал и, жестом попросив у хозяина прощения, вышел в прихожую, чтобы поговорить без помех.
— Ну и как?
— Он не сказал ничего нового.
— Ты сообщил, что его партнер уже три года раз в неделю трахает вдову Есперсена?
— Да, сообщил, но он стоит на своем. Говорит, что в ту ночь, в пятницу тринадцатого, они с Эйольфом всю ночь развлекались в постели. Заснули они от усталости в половине шестого утра.
— Ну и как, по-твоему? Он врет?
— Понятия не имею. Даже не знаю, что и думать. Я обещал, что его не вызовут в суд свидетелем, но он и тогда ничего не сказал.
— Он расстроился, когда ты рассказал ему о вдовушке?
— Ничего подобного. Вот почему я совсем сбился с толку. Он сказал, что у них с Эйольфом открытые отношения и так далее… Они живут вместе всего год. И он с самого начала знал об Ингрид Есперсен. Он сказал, что они оба пытаются найти себя. Потом начал распространяться о трудностях мужчин, которые никак не могут определиться со своей ориентацией… Говорит, то же самое с Эйольфом. По-моему, он рассуждает чересчур гладко.
— Ладно, — сказал Гунарстранна, собираясь закончить разговор.
— И еще кое-что, — неожиданно объявил Фрёлик.
— Выкладывай!
— Кто-то взломал печать на двери магазина.
— Какого магазина?
— Антикварного, на улице Томаса Хефтье. Печать сломана.
— Взлом?
— Нет, у него был ключ. Но наша лента и печать пропали.
— Встречаемся там через… — Гунарстранна посмотрел на часы, — через полчаса! — Он нажал отбой.
Пока его не было, его место на диване успел занять кот.
— Что случилось с Амалье после войны? — спросил инспектор с порога.
— Понятия не имею.
— После войны Клаус Фромм сидел в тюрьме. А что стало с его женой?
— Понятия не имею.
— Не может быть — ведь все остальное вам известно!
Эммануэль Фольке-Есперсен с мрачным видом покачал головой:
— Когда наступил мир, мы все пребывали в эйфории. И вместе с тем все как-то смешалось… После войны я особенно не думал об Амалье. Если честно, я не вспоминал о ней до тех пор, пока вы не показали мне ее фото.
— Мне снова кажется, что вы чего-то недоговариваете.
— Я в самом деле понятия не имею, что с ней сталось. Спросите меня в суде — и получите тот же ответ.
— Когда вы в последний раз видели ее?
— Уже не помню. Во всяком случае, после восьмого мая сорок пятого года я не видел ни ее, ни Фромма.
Глава 42
НЕХВАТКА ЛЮДЕЙ
В центр Гунарстранна поехал по Драмменсвейен. Вскоре он понял, что поступил опрометчиво. Он застрял в пробке. Пришлось свернуть на Скёйен, но и там затор оказался не меньше. На Бюгдёй пришлось долго тащиться за автобусом, всякий раз при торможении выпускавшим из выхлопной трубы облака черного дыма. Вечерело. По тротуару, еле волоча ноги, брел замерзший бездомный. Другие бездомные прятались в дверных проемах.
На место встречи, на улицу Томаса Хефтье, Гунарстранна опоздал на двадцать минут. Он остановился у антикварного магазина, вышел и махнул рукой Фрёлику. Тот подбежал к машине. Гунарстранна поискал глазами других полицейских и буркнул:
— Ах ты, черт…
— В чем дело? — испуганно спросил Фрёлик.
Гунарстранна окинул взглядом темную улицу.
— Кого ты ищешь?
— И он еще спрашивает, в чем дело! Ты и сам прекрасно видишь, в чем дело! Здесь нет никого из наших!
