– Помнишь, Паша, был такой случай?
Слово «случай» он произнес почему-то с ударением на последнем слоге. Лицо его при этом ничего не выражало.
– Да уж… – Паша на миг утратил невозмутимость, поежился и покрутил головой.
Палыч помедлил, достал черную коробочку рации «Кенвуд»:
– Третий, доложите обстановку.
– Второй, все штатно, – раздался из динамика чуть искаженный голос. – Позади нас чисто. Тут ребята анекдот рассказали – оборжались…
Палыч поморщился:
– Третий, маму твою, не засоряй эфир. Конец связи.
В первом и третьем джипе было тесно: по пять человек в каждом. На ночном тысячекилометровом пути даже приличный объем «Гелендвагенов» не делает такое путешествие комфортным. Все десятеро были похожи друг на друга, причем не родственным сходством – одеждой, прическами, выражением лиц, манерами и еще какими-то неуловимыми взгляду признаками, однозначно указывающими на то, что это питомцы одного инкубатора. Так похожи патроны в магазине готового к бою пистолета. А также «торпеды», «гладиаторы», «бойцы» – то есть пушечное мясо всех силовых конфликтов.
В средней машине было всего два пассажира, вольготно расположившихся сзади на мягких кожаных сиденьях, и вот они-то разительно отличались от остальных. И костюмы на них были подороже, и сидели более ловко, и говорили эти люди по-другому, и словарный запас у них был более богатым.
– Ну, Семен Борисович, считайте, приехали, – заметив промелькнувший указатель «ТИХОДОНСК 10 КМ», нейтрально произнес сидящий справа мужчина лет тридцати пяти, в светлом костюме и полосатом галстуке. Его телосложение выдавало бывшего спортсмена, поддерживающего себя в хорошей форме. Стрижка ежик, серые колючие глаза – он буквально излучал силу и уверенность, с первого взгляда было видно, что этот человек привык идти к цели самым коротким путем.
Однако острый как бритва, но умный и цепкий взгляд белесых глаз демонстрировал, что это отнюдь не простой «солдат» – в отличие от тех, кто мчался в головной и замыкающей машинах.
Так оно и было на самом деле. В свое время Олег Сергеевич Канаев, мастер спорта по самбо, как и многие спортсмены, подался в рэкет, уцелел в диких разборках, дорос до бригадира, затем вовремя смекнул, чем может завершиться такая карьера, и отошел от явного криминала. Создал частную охранную фирму, набрал силы и авторитета в легальном мире, но сохранил уважение и в криминальной сфере.
В данный момент он работал в одном из филиалов московской финансово-промышленной группы «Консорциум», где его должность называлась предельно просто – «директор по развитию». Знающие люди, конечно, хорошо понимали смысл этого эвфемизма.
– Тысячу километров за девять часов… Тяжеловато, – проворчал Храмцов. – Уже не по годам…
Семен Борисович – мужчина совершенно неопределенного возраста: на первый взгляд – сорок, сорок пять, но седая шевелюра, морщинистый лоб и глубокие носогубные складки прибавляли ему еще лет пятнадцать, не меньше. В отличие от Олега Сергеевича он умел прокладывать наиболее оптимальные маршруты и наверняка знал, что такое курвиметр
[1]
.
– Мне надо самолетом… Или в эсвэ…
Мокрая лента шоссе ложилась под колеса, наматывая на спидометры джипов остаток тысячекилометрового пути. Время ожидания заканчивалось, наступало время действовать, Олег Сергеевич почувствовал выброс адреналина в кровь.
– Насколько я понял, с руководством завода уже разговаривали, – сказал он. – И как впечатление?
Семен Борисович пожал плечами.
– О впечатлениях будем судить по результату. Мы обозначили свой интерес, а периферия всегда заинтересована в инвестициях. Посмотрим… Как там по времени?
Олег Сергеевич посмотрел на свою «Омегу»:
– Все точно по плану.
– Пока по плану, – поправил опытный Храмцов.
За окнами замелькали вросшие в землю домишки социалистической поры и теснящие их богатые коттеджи нового времени. Черные джипы с «крутыми» московскими номерами въезжали на окраину Тиходонска.
* * *
«Сельхозмаш» занимал огромную территорию. Когда-то его выстроили на окраине, но потом он оброс общежитиями, домами, собственной поликлиникой и больницей и даже дал имя новому городскому району. В советские времена он снабжал комбайнами всю страну, давал работу пятидесяти тысячам человек и являлся градообразующим предприятием Тиходонска. Правда, комбайны он делал плохие, но колхозам выбирать не приходилось: во-первых – не из чего, а во-вторых – снабжение шло по разнарядке. Качество машин в разнарядке учитывалось, поэтому при необходимости в трех комбайнах покупали пять – два на запчасти. Завод перевыполнял план, на доске почета висели портреты передовиков производства, партийная и профсоюзная организации без устали вели идейно-воспитательную работу, на общих собраниях трудящиеся правильно выступали и зрело голосовали, кого надо осуждали, клеймили позором, а кого надо – горячо одобряли и всецело поддерживали. Словом, «Сельхозмаш» и его многотысячный коллектив уверенно шли к победе коммунизма.
Но вдруг все чудовищным образом изменилось. Великий и могучий Советский Союз в одночасье развалился, всемогущая партия – «ум, честь и совесть эпохи» – оказалась колоссом на глиняных ногах и сама по себе рухнула, все планы лопнули, а директивы растаяли в пьянящем воздухе демократии и плюрализма. И сразу же «Сельхозмаш» умер. Главный конвейер остановился, треть работников сократили, половина оставшихся разбрелась кто куда…
«Красный директор» Малышев умел работать по плану, госзаказу и директивным указаниям обкома КПСС, но в бурном море рыночной экономики был обречен на быстрый и бесславный конец. Если бы власть не отпустила вожжи и не отдала страну на поток и разграбление, так бы и произошло.
Но на грабительскую приватизацию завода ума хватило и у Малышева, и у его окружения. А что хитрого в том, чтобы напечатать ничего не стоящие бумажки, назвать их акциями, взять себе большую часть и на основе этой явно мошеннической комбинации чужое объявить своим? После этого пути коллектива и руководства резко разошлись. Если раньше Малышев в месяц зарабатывал 320 старых, полновесных советских рублей, рабочий сборочного цеха – 280, а вечный российский эквивалент жизненных ценностей – бутылка водки стоила 2 рубля 87 копеек, то теперь, когда цены взбесились, бутылка жизненного эликсира стоила две тысячи, а зарплата рабочего составляла 65 тысяч, но не выплачивалась (нет денег), генеральный директор откусывал по полмиллиона, а то и миллиону новых, обесценившихся рублей, да плюс страшно запрещенные раньше тяжеловесные доллары. Завод хирел и нищал, его акции обесценивались, долг в бюджет рос так же, как долг по выдаче заработной платы. Отопление и электричество отключили, в холодных корпусах облупливалась штукатурка и трескались стены, станки ржавели.
А в административном корпусе все было по-другому: здесь царило благополучие, достаток и европейская атрибутика процветания. В российском, разумеется, понимании. Кабинет директора – просторный, светлый, с кондишеном, кожаной мебелью, баром, аквариумом, плазменной панелью, увлажнителем воздуха и прочими прибамбасами, говорящими… нет, прямо-таки орущими о достатке, обеспеченности и стабильности. Здесь и отопление работало, и электричество не отключали, и вода шла бесперебойно. К модернизированной служебной «Волге» генерального добавился «Мерседес», пусть и не новый, да и коммерческий директор прикупил «Форд»… Некоторые несознательные смутьяны связывали это с продажами оборудования и сдачей конторских помещений под офисы коммерческих фирм за черную наличку, которая якобы оседает в карманах директора и его прихвостней. Сам Малышев это категорически отрицал, называя клеветой, громогласно провозглашал, что завод возрождается, и сулил коллективу сытую и сладкую жизнь в самом ближайшем будущем.
