Девушка зябко поежилась, и мистер Саттертуэйт погладил ее по
руке.
— Вам нужно выпить что-нибудь, чтобы прийти в себя. Кстати,
здесь неподалеку есть неплохой ресторанчик, называется «Арлекино». Не бывали
там?
Она покачала головой.
Мистер Саттертуэйт остановил такси, перед дверью ресторана.
Пока они шли к дальнему столику в углу, его сердце колотилось в ожидании.
Однако столик оказался пуст.
Сильвия Дейл заметила его разочарование. В чем дело? —
спросила она.
— Ничего, ничего, все в порядке, — поспешил ответить мистер
Саттертуэйт. — Просто я надеялся увидеть тут одного моего приятеля… Ну да
ничего! В другой раз. Надеюсь, мы с ним еще встретимся…
Душа крупье
Мистер Саттертуэйт нежился под лучами солнца на открытой
террасе в Монте-Карло.
Каждый год во второе воскресенье января мистер Саттертуэйт,
словно ласточка, отбывал из Англии на Ривьеру. В апреле месяце он возвращался в
Англию, май и июнь проводил в Лондоне — и ни разу еще не пропустил Королевского
Аскота
[22]
. После матча Итона с Хэрроу он наносил несколько деревенских
визитов, чтобы затем вновь устремиться в Довиль или Ле Туке. Сентябрь и октябрь
почти целиком занимала охота, и завершался год мистера Саттертуэйта в столице.
Он знал всех, и не будет преувеличением сказать, что все знали его.
Сегодня утром он хмурился. Море было восхитительно синее,
сады, как всегда, сказочно-красивы, но вот публика его разочаровывала —
какая-то бесцветная, дурно одетая… Встречались, конечно, игроки — пропащие
души, коих уже не спасти. С этими мистер Саттертуэйт готов был смириться: все
же они составляли неотъемлемую часть местного колорита. Но ему определенно
недоставало людей собственного круга, что называется закваски общества,
elite
[23]
.
— Ax, как все переменилось, — ворчал мистер Саттертуэйт. —
Теперь сюда едут все, кому раньше было не по карману. Да и сам я уж, видно,
старею… А молодежь — молодежь нынче норовит податься в Швейцарию.
Недоставало ему и безукоризненно одетых иноземных послов с
графскими и баронскими титулами, и великих князей, и наследных принцев.
Единственный наследный принц, которого он пока что здесь встретил, служил
лифтером в одном из второсортных отелей. Недоставало роскошных дам: они еще
встречались, но гораздо реже, чем прежде.
Мистер Саттертуэйт всегда прилежно изучал драму под
названием Жизнь, но предпочитал костюмы и декорации поярче. Теперь он
загрустил. Ценности изменились — а он уже слишком стар, чтобы меняться…
Тут он заметил, что к нему приближается графиня Царнова.
Мистер Саттертуэйт уже много сезонов встречал графиню в
Монте-Карло. Сначала она появлялась в обществе великого князя, затем
австрийского барона, в последующие несколько лет рядом с нею мелькали какие-то
бледные крючконосые евреи с огромными перстнями на пальцах, и вот уже года два,
как ее можно было увидеть с мужчинами — преимущественно очень молодыми, почти
мальчиками.
Сейчас она тоже прогуливалась в сопровождении очень молодого
человека. Мистер Саттертуэйт случайно его знал и огорчился, увидев в обществе
графини. Франклин Рудж был американец, типичный выходец из какого-то западного
штата: чрезвычайно любознательный, чрезвычайно невежественный, но вполне
симпатичный. В нем забавно сочетались свойственные всем его соотечественникам
практичность и идеализм. В Монте-Карло он приехал в компании молодых
американцев обоего пола, весьма похожих друг на друга. Это был их первый выезд
в Старый Свет, и они хвалили и критиковали все кругом без стеснения и без
разбора.
Проживающие в отеле англичане им по большей части не
нравились — как, впрочем, и они англичанам. Однако мистер Саттертуэйт — с
гордостью называвший себя космополитом — отнесся к ним вполне благожелательно.
Ему импонировала их напористость и прямота, хотя некоторые их выходки иногда
просто приводили его в ужас.
«Стало быть, Франклин Рудж и графиня Царнова, — усмехнулся
он про себя. — Да, пожалуй менее подходящую компанию для юноши придумать
трудно».
Когда парочка поравнялась с ним, мистер Саттертуэйт вежливо
приподнял шляпу, а графиня кивнула, одарив его обворожительной улыбкой.
Графиня была высокая, ухоженная женщина. Волосы и глаза у
нее были черны от природы, а брови с ресницами — такой невиданной черноты,
какая природе и не снилась.
Мистер Саттертуэйт, знавший о женских уловках много больше,
чем пристало знать мужчине, тут же воздал должное ее искусству макияжа: матовая
сливочно-белая кожа не имела, казалось, ни единого изъяна.
Особенно эффектно выглядели едва заметные коричневые тени
под глазами. Губы — не вульгарно-алые или малиновые, а изысканного цвета
красного вина. На ней было нечто черно-белое, весьма смелого фасона, а в руках
розовый зонтик того оттенка, какой считается наиболее выигрышным для цвета
лица.
Франклин Рудж чуть не лопался от важности.
«Вот идет молодой глупец, — сказал себе мистер Саттертуэйт.
— Впрочем, не мое дело давать ему советы, да он и не станет их слушать. Что ж,
и мне в свое время приходилось платить за жизненный опыт».
И все-таки он испытал беспокойство, так как был уверен, что
одной милой юной американке, приехавшей вместе со всей компанией, дружба
Франклина Руджа с графиней вряд ли по душе.
Он уже собирался удалиться в противоположном направлении,
когда заметил, что снизу по тропинке к нему поднимается упомянутая уже
американка. На ней был хорошо сшитый строгий костюм с белой муслиновой
[24]
блузкой и удобные туфли на низком каблуке. В руке она держала путеводитель.
Иные ее соотечественницы, побывав в Париже, выезжают из него разодетые в пух и
прах. Но не Элизабет Мартин: эта девушка «производила осмотр Европы» самым
серьезным и добросовестным образом. Чувствуя в себе тягу к культуре и искусству,
она твердо вознамерилась за те деньги, которыми располагала, узнать и увидеть
как можно больше.
Впрочем, для мистера Саттертуэйта ее образ вряд ли
ассоциировался с культурой или же искусством. Скорее всего, она казалась ему
просто очень юной.
— Доброе утро, мистер Саттертуэйт, — сказала Элизабет. — Вы
случайно не видели Франклина?.. То есть мистера Руджа?
