Мистер Саттертуэйт чуть не подпрыгнул на месте.
Неудивительно, что голос показался ему знакомым. Тысячи зрителей по всей Англии
трепетали при звуке этого удивительного, божественного голоса. Розина Нанн!
Самая эмоциональная актриса Англии! Мистер Саттертуэйт тоже находился под ее
неотразимым обаянием. Никто не умел так играть, как она, раскрывать все
тончайшие нюансы. Он всегда считал ее интеллектуальной актрисой, способной
понять и глубоко прочувствовать каждую роль.
То, что он не узнал ее с первого взгляда, было вполне
простительно. Розина Нанн отличалась непостоянством вкусов. Свои первые
двадцать пять лет она прожила блондинкой. Из поездки по Штатам вернулась с
локонами цвета воронова крыла и серьезно занялась трагедией. По всей
вероятности, амплуа «великосветской дамы» было ее последним капризом.
— А вот, знакомьтесь, мистер Джадд, супруг мисс Нанн, —
сказал Вайз, небрежно указывая на лысого.
Насколько мистер Саттертуэйт припоминал, супругов у Розины
Нанн перебывало несколько. Этот, стало быть, последний.
Мистер Джадд деловито извлекал какие-то пакеты из
продуктовой корзины.
— Намазать еще, дорогая? — обратился он к жене. — Тот паштет
был, пожалуй, жидковат, этот как будто погуще — как раз такой, как тебе нравится.
Розина Нанн протянула ему свой круассан, пробормотав:
— По части съестного Генри у меня просто чудодей! Все
продовольственные вопросы я предоставляю ему.
— Всякую тварь надо кормить! — засмеялся мистер Джадд и
похлопал жену по плечу.
— Обращается с ней, как с собакой, — сокрушенно шепнул
продюсер на ухо мистеру Саттертуэйту. — Кормит чуть ли не с рук. Все-таки
странные существа, женщины!..
Мистер Саттертуэйт с мистером Кином принялись распаковывать
свои припасы. На столе появились яйца вкрутую, холодная ветчина и швейцарский
сыр. Герцогиня и мисс Нанн негромко вели беседу. Можно было расслышать
отдельные фразы, произносимые глубоким контральто актрисы.
— Нужно взять круассан, развернуть его, чуть-чуть поджарить,
понимаете? Потом тонюсенький слой мармелада!.. Потом свернуть — и в духовку. На
минутку, не больше. Получается просто восхитительно!
— Эта женщина живет, чтобы есть, — шепнул мистер Вайз. — Исключительно
ради этого! Ни о чем другом думать она не способна. Помню, когда репетировали
«Поездку к морю»
[46]
— знаете: «И мне там будет так хорошо и спокойно…», — я
никак не мог добиться от нее нужного эффекта. Наконец я велел ей думать о
мятных сливках — она обожает мятные сливки, — и что же? Представьте себе, все
вышло как надо! Появился этот ее нездешний мечтательный взгляд, который так
берет за душу.
Мистер Саттертуэйт молчал, припоминая. Сидящий напротив
Томлинсон откашлялся, решив поучаствовать в разговоре.
— Вы, говорят, производите пьесы, да? Я, признаться, сам
люблю иногда подремать на какой-нибудь пьеске. Вот хотя бы «Писака Джим» —
помните? Вот то была вещь!
Мистера Вайза передернуло.
— О, Господи! — застонал он.
— …И маленький зубчик чеснока, — внушала мисс Нанн
герцогине. — Расскажите своей кухарке. Прелесть!.. Она счастливо вздохнула и
обернулась к мужу.
— Где же, в конце концов, икра, Генри? — спросила она
капризно. — Я ее так и не видела!
— Да ты чуть не сидишь на ней, — весело отозвался мистер
Джадд. — Ты же сама поставила ее на стул позади себя.
Розина Нанн торопливо водворила икру на стол и лучезарно
улыбнулась всей компании.
— Генри у меня просто сокровище! Я такая рассеянная, никогда
не помню, куда что кладу.
— Помнишь, как ты однажды засунула свои любимые груши в
мешок с банными принадлежностями? — подмигнул Генри. — А потом забыла его в
отеле. Да, мне в тот день пришлось попотеть: звонки, телеграммы…
— И, в конце концов, мои груши ко мне вернулись, — мечтательно
произнесла мисс Нанн. — А вот мой опал…
По лицу ее пронеслась тень невыразимой печали. Уже не раз в
присутствии мистера Кина у мистера Саттертуэйта возникало ощущение, что он
словно бы играет роль в какой-то пьесе. И сейчас это ощущение появилось вновь.
Все происходящее казалось ему какой-то фантасмагорией
[47]
, реальным было лишь
одно: каждому здесь была отведена определенная роль, а после слов «мой опал»
должна последовать его собственная реплика. Он наклонился вперед:
— Ваш опал, мисс Нанн?
— Генри, у нас есть масло?.. Спасибо. Да, мой опал. Его ведь
у меня украли, да так и не нашли.
— Расскажите, пожалуйста, — попросил мистер Саттертуэйт.
— Понимаете, я родилась в октябре, и опал должен приносить
мне счастье. Но мне хотелось, чтобы это был не просто опал, а что-нибудь
необыкновенное! Я долго искала — и наконец мне встретился этот камень. Мне
сказали, что это один из самых красивых опалов в мире. Возможно, не самый
крупный — примерно с двухшиллинговую монетку — но цвет, но блеск!..
Она вздохнула. Мистер Саттертуэйт заметил, что герцогиня
почему-то беспокойно ерзает на стуле, но мисс Нанн уже было не остановить. Она
продолжала, и благодаря неподражаемому богатству ее интонаций рассказ ее звучал
как старинная печальная сага.
— Его украл у меня молодой человек, которого звали Алек
Джерард. Он писал пьесы.
— Кстати, весьма недурные, — авторитетно заметил Вайз. — Да
что говорить, я сам однажды полгода держал у себя какую-то его пьесу.
— Вы ее произвели? — осведомился мистер Томлинсон.
— Произвел? — удивился мистер Вайз. — Нет, разумеется! Но,
представьте, одно время серьезно об этом подумывал.
— Там была прекрасная роль для меня, — вздохнула мисс Нанн.
— Пьеса называлась «Дети Рахили» — хотя собственно героини по имени Рахиль в
ней не было. Как-то он зашел в театр, чтобы переговорить со мной о роли. Он мне
даже понравился — такой приятный, скромный с виду молодой — человек. Помню, —
ее прекрасные глаза подернулись мечтательной дымкой, — он купил мне в буфете
мятные сливки… Опал лежал на столике в моей уборной. Молодой человек сказал,
что бывал прежде в Австралии и немного разбирается в опалах. Он еще поднес его
к свету, чтобы получше рассмотреть. Вот тогда-то он, верно, и сунул его в
карман. Вскоре после его ухода я заметила, что опал исчез. Тут началась такая
шумиха, помните?
