Мистер Саттертуэйт сыграл отведенную ему роль. Внезапно
тишину нарушил долгий сдавленный вздох.
— Господи! — подскочил Ившем. — Что это?
Мистер Саттертуэйт мог бы, конечно, ответить, что это Элинор
Портал на галерее, но природный артистизм не позволил ему испортить такую
эффектную сцену. Мистер Кин улыбался.
— Моя машина, наверное, уже готова. Благодарю за
гостеприимство, мистер Ившем. Думаю, мне удалось кое-что сделать для нашего
покойного друга.
Все смотрели на него в немом изумлении.
— А вы не задумывались об этой стороне вопроса? Он ведь
любил эту женщину — любил настолько, что ради нее пошел даже на убийство. Когда
его настигло, как он полагал, возмездие, он покончил с собой. Только вот не
предусмотрел, что ей придется за все расплачиваться.
— Но ее оправдали, — пробормотал Ившем.
— Оправдали за недостатком улик? Сдается мне — хотя,
возможно, я и ошибаюсь — что она и сейчас еще… расплачивается.
Портал бессильно откинулся в кресле, закрыв лицо руками.
Кин обернулся к Саттертуэйту.
— До свидания, мистер Саттертуэйт. Вы, кажется, большой
поклонник драматического искусства?
Мистер Саттертуэйт удивленно кивнул.
— Позволю себе порекомендовать вам Арлекинаду
[5]
. В наше
время этот жанр тихо умирает — но, уверяю вас, он вполне заслуживает внимания.
Его символика, пожалуй, несколько сложновата, и все же — бессмертные творения
всегда бессмертны. Доброй вам ночи, господа! — Он шагнул за дверь, и
разноцветные блики от витража снова превратили его костюм в пестрые шутовские
лоскутья…
Мистер Саттертуэйт поднялся в свою комнату. Здесь было
довольно светло, он пошел прикрыть окно. На дороге за окном маячил удаляющийся
силуэт мистера Кина. Но вот из боковой двери выскользнула женская фигурка и
устремилась вслед за ним. С минуту они о чем-то говорили, затем женщина
повернулась и направилась к дому. Она прошла под самым окном, и мистер
Саттертуэйт снова поразился, сколько жизни в ее лице. Она шла, как в
счастливом, волшебном сне.
— Элинор! — раздался чей-то голос. То был Алекс Портал.
— Элинор, прости меня! Прости, ты говорила правду, но я — о
Боже! — я так до конца и не поверил тебе…
Мистер Саттертуэйт, конечно, интересовался делами своих
ближних, однако при этом он все же был джентльменом, что обязывало его закрыть
окно. Так он и сделал.
Но пока он его закрывал — без лишней спешки, разумеется, —
он слышал голос восхитительный и неповторимый:
— Знаю, Алекс, все знаю. Ты вынес адские муки — как я
когда-то. Знаю, что значит любить — и при этом то верить, то не верить… А эти
бесконечные сомнения — ты их отметаешь, а они снова и снова окружают тебя и
глумятся над тобой… Все это мне знакомо. Но муки, которые я пережила с тобой,
стократ сильнее. Ведь твое недоверие, твой страх отравляли нашу любовь. Этот
человек — случайный прохожий — он спас меня. Пойми, я уже не могла этого
вынести. Сегодня — сегодня ночью — я собиралась покончить с жизнью… Алекс…
Алекс…
Тень на стекле
— Вот послушайте!
Отставив руку с газетой в сторону, леди Синтия Дрейдж
зачитала:
«На этой неделе мистер и миссис Анкертон устраивают прием
гостей. В Гринуэйз съедутся: леди Синтия Дрейдж, мистер и миссис Ричард Скотт,
кавалер ордена „За боевые заслуги“ майор Портер, миссис Стэйвертон, капитан
Алленсон и мистер Саттертуэйт».
— Будем хоть знать, кого они наприглашали, — небрежно
отбросив газету, заметила леди Синтия. — Да уж, в хорошенькой мы оказались
компании!
Ответом ей был вопросительный взгляд собеседника — того
самого мистера Саттертуэйта, чье имя фигурировало последним в списке гостей. О
нем говорили, что если уж он появляется в доме новоиспеченных нуворишей, то,
значит, либо там отменное угощение, либо же события вот-вот примут
драматический оборот. Мистера Саттертуэйта несказанно занимали комедии и
трагедии из жизни его ближних.
Леди Синтия, особа средних лет с грубоватыми чертами и
изрядным слоем грима на лице, кокетливо ударила его своим наимоднейшим зонтиком,
изящно покоившимся у нее на коленях.
— Ну полно, не притворяйтесь! Вы прекрасно меня понимаете.
Подозреваю, вы и явились сюда только затем, чтобы получить удовольствие от
скандала.
Мистер Саттертуэйт энергично запротестовал. Он и понятия не
имеет, о чем это она!
— Не о чем, а о ком! О Ричарде Скотте. Или, может, вы о нем
впервые слышите?
— Нет, конечно, не впервые. Он ведь, кажется, охотник на
крупного зверя?
— Вот-вот! «На медведя, на тигра и прочее» — как в песенке.
Сейчас, правда, за ним самим все охотятся — каждый норовит затащить его в свою
гостиную. Анкертоны небось из кожи лезли, чтобы заманить его к себе, да еще с
молодой женой. Она прелестное дитя, просто прелестное! Но такая наивная, ей же
всего двадцать — а ему должно быть не меньше сорока пяти.
— Миссис Скотт действительно очень мила, — согласился мистер
Саттертуэйт.
— Да, бедняжка!
— Почему — бедняжка?
Леди Синтия бросила на него укоризненный взгляд и
продолжала, словно не слыша вопроса.
— Ну, Портер тут вообще ни при чем; он типичный африканский
охотник — этакий суровый, солнцем опаленный — как положено. Они с Ричардом
Скоттом, говорят, друзья до гроба и всякое такое — хотя Скотт, конечно, всегда
и во всем был первым. Да, кстати, они ведь как будто и в тот раз охотились
вместе…
— В какой — тот?
— В тот самый! Когда с ними ездила миссис Стэйвертон. Нет,
сейчас вы мне скажете, что и о миссис Стэйвертон никогда не слышали!
— О миссис Стэйвертон слышал, — с некоторой неохотой
признался мистер Саттертуэйт, и они с леди Синтией переглянулись.
— Как это похоже на Анкертонов! — снова запричитала
последняя. — Они никогда не станут приличными людьми — светскими то есть. И
надо же было умудриться пригласить этих двоих одновременно! Слышать-то они,
конечно, слышали и о том, что миссис Стэйвертон тоже много ездила, охотилась, и
про книгу ее слышали — и прочая, и прочая. Но разве наши хозяева способны
сообразить, чем чреваты такие встречи? Я сама с ними возилась весь прошлый год.
Вы не представляете, как я намучилась! Их постоянно надо было одергивать,
втолковывать, что-де «это нельзя! То нельзя!». Слава Богу, теперь все уже
позади. Да нет, мы не ссорились — упаси Бог, я вообще ни с кем не ссорюсь! — но
пусть теперь ими займется кто-нибудь другой. Я всегда говорила, что
вульгарность я еще могу стерпеть, но скаредность — никогда.
