Как много крови. Стрелять не было больше сил. В каком-то сумасшедшем калейдоскопе заплясали обрывки реальности, книг, фильмов, снов и фантазий…
Не выпуская из правой руки маховик горизонтальной наводки, Олег начал падать наземь.
Как он упал — не помнил…
…От раскачиванья тошнило. Олег не понимал, что с ним. Ему до смешного стало обидно, что и после смерти его не могут оставить в покое, и мальчик, протяжно застонав, начал открывать глаза.
Это было очень трудно. Высокое, светлое, холодное небо качалось над ним. Словно он летел в этом небе, только вот полет не был плавным, и Олег услышал шорканье шагов, дыхание и голоса. Превозмогая тошноту, головокружение, слабость и противную зевоту, коверкавшую рот, Олег повернул голову
Его несли на носилках из плащей. В одном из носильщиков Олег узнал Ревка. Йерикка рысил сзади, то и дело оборачиваясь, головной повязки не было, а волосы слиплись от крови из рваной раны над левым ухом — она запеклась черным.
— Очнулся, — сказал кто-то совсем рядом. — Покоем лежи. Ты храбро бился.
— Вольг! — всплыло в небесной голубизне, как-то вновь оказавшейся перед глазами, лицо Гоймира, разрубленное то ли осколком, то ли саблей, в сохнущей крови. — Живой, Вольг, хвала богам! Как я тебя подобрал-то…
— За… чем? — выдохнул Олег. — Я… бы… умер… Бранка — тебе…
— Что ты?! — испугался Гоймир. — Да она и взгляд не кинула бы, кто своего на смертном поле оставит! Будь проклят тот день, как ты появился! Знать тебе, как я ненавижу!
— Смолкни, Гоймир! — прорычал кто-то. — Не то…
— Не… надо… — Олег чувствовал себя все хуже и хуже, и это была не боль. Но то, что он хотел сказать, было важно, очень важно, потому что он все-таки умирал. Тело не ощущалось, и сам голос казался чужим. — Гоймир… со мной — все… Ты не… бросай… ей… Мы… — Олег хотел приподняться, но небо вдруг опрокинулось, раскололось, и из черных трещин полезла клубящаяся мгла, от которой он перестал видеть.
— Не умирай! — крикнул Гоймир где-то очень далеко. — Ей-то без тебя не жить, возьми то в разум! Что я ей буду?! Скорее несите, скорее!!!
— Кончается, — прозвучал еще чей-то голос, и темнота повторила гулко, колокольно: "Кончается… кончается…"
— Руку мою держи! — Олег ощутил, как его ладони что-то коснулось. И, проваливаясь дальше и дальше, он еще расслышал:- Когда умрешь — не знаю, как и стану, друг!
Это был голос Гоймира.
* * *
— Сюда! Сюда! Наш! Наш!
Омерзительные хари, кривляющиеся и гримасничающие, похожие на оживших горгулий с карнизов Собора Парижской Богоматери, на движущиеся иллюстрации к повестям Гоголя, на картины средневековых художников об Аде. Когтистые лапы — со всех сторон, вцепляются, тянут, рвут. Красные глаза — как фары, их все больше и больше; визг, хрип, сопение, стараются повалить.
— Прочь.
Женский голос? Да, женский. И — тихо. Очень тихо, так, что ломит в ушах
Олег стоял на тропинке, вытоптанной до твердости камня. Кругом — с боков и над головой — слоями неподвижно лежал туман, не серый, а какой-то голубоватый, но в то же время безрадостный, унылый. Может быть, именно от этой неподвижности, какой не бывает у тумана? Справа что-то мерцало — не поймёшь, но вроде бы полукруглый вход в пещеру.
Руки? Ноги? Мальчишка осмотрел себя. Он был голый, но не ощущал никакого холода. Да и не похоже, что вокруг — поздняя осень, совсем не похоже.
И еще не похоже, что это — вообще Мир.
Олег обернулся, ощутив чье-то присутствие — и попятился по тропинке. За его спиной стояла женщина.
Меньше всего мальчишку обеспокоило, что он — без одежды. Высокая светлокожая красавица с точеным лицом и безупречной фигурой была одета так, как одеваются славянки-горянки. Только не было ни головной повязки, ни вышивки на одежде цвета снега.
— Белая Девка, — выдохнул Олег. — Морана Смерть.
— Да, я, — наклонила она свою гордую голову.
— Значит, все, — Олег облизнул губы. — Да?
— Пойдем, — Морана протянула к нему руку, и Олег шарахнулся. — Не сходи с тропинки, — мягко попросила. Смерть. — И не бойся. Я провожу тебя… Да и подумай — куда тебе бежать?
— Да, — согласился Олег. И вздрогнул: — А… кто это был? Мары? Твои слуги?
— Эта мерзость? — Морана улыбнулась. — Нет у меня такой в слугах. За тобой из ада крещатого прибегали, — красивая рука в белом рукаве указала на красное пламя, — оттуда. Не то не для тебя.
— Не для меня? — Олег покосился в ту сторону и понял, что они с Мораной уже идут по тропе. — Но я ведь… я крещеный.
— А это не важно, — безразлично ответила Смерть. — Если сын Дажьбога не раб в душе, он пойдет этим путем. Обязательно пойдет со мной. На боевого коня не надеть ярмо. Сокол — не щегол. А славянин — не овца из стада паственного. Ну а кто раб — тот хоть ежеутренне Дажьбогу молись, заберут его те хари себе на потребу.
— А злые люди? — Олегу внезапно стало интересно, и он удивился тому, что может испытывать человеческие чувства. — Храбрые, но злые? С ними как?
— Для них свое испытание — впереди, — ответила Морана.
— А ты совсем не злая, — вырвалось у Олега.
— Зачем мне быть злой? — вроде бы удивилась Белая Девка. — На кого? Я не злая и не добрая. Я НИКАКАЯ, мальчик… Вот мы и пришли. Дальше сам.
Олег взглянул вперед — и у него захватило дух. Неподалеку, прорезая туман, прямо вверх полого уходило радужное семицветье, живо напомнившее Дорогу. Только это была настоящая радуга — радужный мост в небо.
— Значит, это правда… — прошептал Олег неверяше. — Мост… и вир-рай за ним. Правда… Морана, куда я вернусь?! В племя Рысей — или как-то на Землю? Скажи?!
— Не знаю, — покачала головой Смерть. — Это не моя власть. Мое дело — сюда довести… и поцеловать. Но и целовать тебя я не стану.
— Почему? — растерянно и даже обиженно спросил Олег.
— У волхвов свои дороги, — ответила Морана и, повернувшись, пошла в туман. Небыстро — но Олег не успел и глазом моргнуть, как ее уже скрыла неподвижная голубизна.
Молча стоял Олег у радуги. Он пытался представить себе, что будет ТАМ, дальше, но не получалось. Может быть, родится ребенок ОТ НЕГО у Бранки? Или… или второй сын — у мамы на Земле? Он, наверное, потеряет себя, и только, может быть, где-нибудь во сне ТОМУ мальчишке привидится ЕГО, Олега, жизнь… Жаль немного, конечно. Интересно, чьи сны видел иногда Олег? Не деда, ведь дед был еще жив, когда он, Олег, родился…
Мост звал и манил. Но Олегу было не по себе. А что, если… если сейчас радуга подломится под ним — и к Кащею? Вот оно — испытание для отважных, но злых и жестоких. А он, Олег, он — какой? Он убивал и безоружных, и беззащитных… И не оправдаться ЗДЕСЬ ЗЕМНЫМИ словами. Остается одно — идти, и пусть будет, как будет.
