Если честно, Олег даже не ожидал, что это так подействует на горцев. Он сам ощущал что-то вроде тупой боли, какая бывает в заживающей ране… или при виде чужой беды, когда понимаешь, как все страшно и дико, но понимаешь умом, а душа вообще-то молчит… Почему-то, когда убили Тверда, он забылся быстро. Может быть — потому что никто НЕ ВИДЕЛ, как он умер, и можно было уверить себя, что он не погиб в бою, а просто… ну, как люди умирают, и не так уж редко, горько, но естественно. А Воибор погиб на их глазах. Погиб в бою, от вражеской сабли, и друзья видели, как он упал…
Тело Воибора несли долго. Нельзя же было хоронить его на месте боя, куда неизбежно явятся враги…
…Чета вернулась к западному берегу Темного, где Горный Поток вновь вытекал из озера, разделяясь на два рукава, чтобы через два десятка верст влиться в Ан-Марья. Озеро от моря отделяли поросшие лесом холмы и невысокие скалы, в которых горцы прятались с тех пор как вырвались из ловушки в Сосенкином Яру. Квитко увел своих Снежных Ястребов на восточный берег, Лисы Дрозаха, выбрав нового воеводу, двинулись куда-то севернее. Изредка включая трофейную рацию, Гоймир смог определить, что в Оленьей Долине действует чета старого знакомца Олега Вийдана из Орлов. На севере, в Кровавых Горах, сражались Белые Волки Ратислава, князя-воеводы немногочисленного местного племени. Чуть южнее, по Смеющейся, гулял Хайнц Хассе — как объяснили Олегу, доброволец с Земли (при мысли о том, что он тут все-таки не один, становилось как-то спокойнее, хоть это и глупо.) Об остальных — весьма многочисленных — четах из эфира ничего выловить не удалось. Но успехи "украдного войска", судя по всему, были велики — восточнее Длинной Долины данванские рабы почти не пробирались, слишком занятые погоней за неуловимыми врагами…
…Лагерь четы располагался в пещере — в одной из скал примерно на высоте десяти саженей. К площадке перед пещерой вела узкая тропка, почти полностью скрытая кустами остролиста и каменной ивы — местного растения, не попадавшегося на Земле. Тропку для вящей безопасности подминировали, а с другой стороны скалы выдолбили ступеньки, по которым — с некоторым, правда, риском — можно было спуститься на речной берег, скрытый от взглядов сверху каменным козырьком; из-за этого казалось, что река вплотную подступает к подножью скалы.
В полном молчании все поднялись на площадку и, положив на камни тело Воибора, встали вокруг, опустив головы. Те, на ком были легкие шлемы, сняли их; стояла гнетущая тишина, только чирикали в кустах привыкшие к людям пичуги.
Глядя на белое, спокойное лицо Воибора, запрокинутое к небу, Олег пытался что-нибудь вспомнить об убитом. Что-нибудь… что-нибудь… И не мог вспомнить ничего конкретного. Обычный парень, не хуже и не лучше других. Не храбрей, не трусливей. Не певун, как Гостимир. Не такой жесткий, как Гоймир, не такой умный, как Йерикка, не такой талантливый, как Одрин… А ведь есть у него семья, какие-то интересы были, и девчонка осталась, и она ждет — значит, была какая-то ЖИЗНЬ! Интересная для Воибора. Неужели была лишь затем, чтобы
сейчас Олег не мог даже ничего вспомнить о нем?!
И вот при мысли об этом Олега настигли боль и злость. Настоящие боль и злость! Какая, на фик, разница, как жил Воибор!? Те, кому надо, об этом помнят. А для него, Олега Марычева. Вольга Марыча из племени Рыси, важно, что Воибор был его соратником. Соратником — в любом случае, защищавшим в этих горах свою родину. И те, кто его убил, заслуживают ответа — смерти!
Он вспомнил Антона, зарезанного им три дня назад. И — странно — не ощутил больше ни жалости, ни раскаянья. Словно нагнулся, жалея над убитым тобою человеком, а с его лица упала маска, и ты увидел злобную харю уводня.
"Нет, нет, нет, — в не до конца ему самому понятном ожесточении повторял Олег, — я не хочу больше этих мыслей о жалости, о раскаяньи… Во всем я был прав! Во всем! Их надо убивать, не жалея, убивать, как можно больше, всегда, везде… Клянусь тебе, Воибор — я их буду убивать! Я понял, я понял — это война, на ней не жалеют никого, кроме своих, не сочувствуют никому, кроме своих!.."
— Носы-то выше, — вдруг послышался голос Гоймира. — Пал друг наш, то верно. Так или стать бою без павших? Или стать войне без крови? Живы часом — одно думать нам о жизни, о живых. А павшим — будь слава вечная и продолжение в Верье бесконечной, неразрывной. Будь так!..
…В скалах нашли подходящую выемку и отнесли тело к ней, положив на плащ, разостланный на мечах. Установив мечи над выемкой, четверо ребят потянули их в стороны, одновременно наклоняя — и Воибор медленно и плавно соскользнул вниз, в свое последнее пристанище. Пронзительно и жутко завывали, плакали два рожка-кувикла. А потом, когда начали возводить над могилой холм из камней, Гостимир закрыл глаза и звонким, чистым голосом затянул:
Славны преданья веками стояли!
Славная память славным героям,
Павшим за Верью, за веру славянства —
Славная память и веки, как часом!..
Олег увидел, что Ревок поменялся оружием с погибшим… "Наверное, она была друзьями, — подумал мальчик, — как мы с Эриком или Богданом…" Он вспомнил Богдана и улыбнулся вдруг при мысли, что тот сейчас в относительном спокойствии, у надежных людей…
На камни могилы каждый положил веточку белого вереска. И Гоймир торжественно произнес:
— Так не опоганят твоего тела враги наши, Воибор. Так не забудется могила твоя. Будь к нам в обрат из вир-рая — ждет тебя племя… У кого есть слово?
Говорить, собственно, было нечего. Только когда все уже уходили. Ревок прикоснулся ладонью к камням и очень тихо сказал:
— Спи, Воиборко…
Он очень крепился, но все-таки заплакал, и никто не сказал ему ни слова, когда он, обогнав всех и низко опустив голову, почти побежал к пещере.
Оттуда он не выходил до темноты. А остальные, словно сговорившись, старались не входить внутрь без крайней необходимости.
* * *
Олег лежал на плоской, прогретой солнцем скале над озером, поставив подбородок на руки и вытянувшись так, чтобы не потерять ни капли тепла — редкой вещи здешним летом. Одежду и оружие он положил рядом — так, чтобы в любой момент дотянуться до своих пушек. Впрочем, никакой опасности поблизости/и в отдалении/не наблюдалось. День был тихим, солнечным и теплым.
Олега клонило в сон. Он лениво наблюдал за ребятами на берегу, по временам поднимая голову. Но делать это становилось все более лень, и наконец
он уткнулся носом в сложенные руки, почти уснув — во всяком случае, провалился в вялый, приятный полусон, расслабив все мышцы. Это было здорово — валяться на солнышке и по возможности ни о чем не думать. Оказывается, можно устать до такой степени, что единственным желанием будет не утруждать мозги. Недостойное, нелепое желание — мозги и даны для того, чтобы их утруждать… а вот поди.
"Ну, это просто стыдно, — вяло ворочались мысли в голове Олега, инертно валявшегося на скале, — что за скотство — лень даже думать!" Он попытался на чем-то сосредоточиться и… проснулся.
