Служкин подошел к сосне и похлопал ее по стволу.
— Давай обойдем ее с той стороны? — предложил он.
Маша поднялась, подошла к нему и заглянула вниз.
— А не опасно? — наивно спросила она.
— Смертельно опасно, — ответил Служкин. — Но ты делай, как я.
Он обнял сосну, прижался к ней грудью и животом и по корням засеменил вокруг ствола. Маша засмеялась, тоже обняла ствол и смело стала переступать по корням вслед за Служкиным, глядя в обрыв через плечо.
Служкин остановился на полпути, и Маша, дойдя до него, тоже замерла. Они стояли над пропастью, Служкин обнимал сосновый ствол, и Маша обнимала сосновый ствол. В тишине было слышно, как сосна чуть поскрипывает, и высоко над головами плавно покачивались темно-зеленые, ветхие лапы кроны.
Маша упрямо смотрела куда-то вниз, куда-то вдаль по ледяной Каме. На висках ее и на розовых от мороза скулах проступили яблочно-бледные, нервные пятна.
— Виктор Сергеевич, — негромко сказала Маша, — мы с вами упадем…
Глава 37
ПОСЛЕДНИЕ ХОЛОДА
Седьмого марта в детском садике устраивали утренник в честь Восьмого марта. Служкин пришел один — Надя не смогла.
Небольшой зал на втором этаже садика был уже заполнен бабками и мамами в шубах. Поскольку мест не хватало, воспитательница отправила Служкина, как единственного пришедшего на утренник папу, за скамейкой. Служкин приволок скамейку — длинную, как пожарная лестница, — и поставил ее так, чтобы отсечь ею зрительскую часть зала. Он первым уселся на эту скамейку и оглянулся, разыскивая взглядом Лену Анфимову. Лена стояла у стенки среди тех, кому не досталось места. Служкин махнул ей рукой. Здороваясь со знакомыми, Лена пробралась через плотно заставленные ряды и села рядом со Служкиным.
— Привет, — сказал Служкин. — С праздником тебя. И кстати, с прошедшим днем рождения.
— Ты даже помнишь? — улыбнулась польщенная Лена.
— Конечно, у меня отличная память, — похвастался Служкин. — К тому же все записано.
— Как у тебя дела? — спросила Лена, спуская на плечи шаль.
— Да так себе. Как обычно. Горе со щами, счастье с прыщами.
— Ты уж расскажи, — засмеялась Лена.
— Рассказывать долго, особенно если учесть, что нечего. Вроде ерунда одна, а вроде и лопатой не перекидаешь. Ногу вот сломал.
— Поэтому тебя долго не было видно, да? Я хотела у Нади спросить, да постеснялась, больно она у тебя строгая… Как нога, хорошо срослась?
— Какое там!.. — Служкин безнадежно махнул рукой. — Отрезали к чертовой матери на фиг, как Мересьеву… Кстати, угадай загадку про него: кто такой — ползет, ползет, шишку съест, опять ползет?..
— Дорогие наши мамы! — прервала Служкина воспитательница, выгоняя в зал табунок детишек и выстраивая их. — И дорогой папа, — добавила она, посмотрев на Служкина.
Женщины в зале дружно засмеялись.
— Это мой папа, Витя! — крикнула Тата.
— Сегодня ваши дети приготовили вам выступление и подарки!
— Й-и!.. — за пианино взвизгнула, как лошадь, музруководительница так, что Служкин вздрогнул, и ударила по клавишам.
Детишки и воспитательница нестройно запели. Точнее, сперва запела воспитательница, потом начали неуверенно подключаться дети. Мамы, растрогавшись, притихли, только в углу какая-то бабка бубнила: «Раньше молоко было двадцать семь копеек, булка белая — восемнадцать, булка черная — четырнадцать…»
Утренник начался. Дети хором старательно читали стихи, громче всех с выражением орала воспитательница. Потом стихи стали читать поодиночке: кто звонко тараторил, кто невразумительно мычал. Воспитательница шепотом на весь зал подсказывала слова забывчивым. Андрюша рассказал свое четверостишие, глядя в пол, почти беззвучно. Лена виновато пожаловалась Служкину:
— Он дома хорошо читал, а на людях стесняется…
Тата тоже едва слышно, тоненько прочла:
— Весенний праздник радостный
Пришел сегодня к нам,
И ярко светит солнышко
Для наших добрых мам.
В стихах также упоминались «весенние деньки», «звонкая капель» и прочее, что выдавало детсадовскую самопальность этих опусов.
— Значит, Витя, ты не знаешь про двенадцатое число? — тихо спросила Лена.
— А что было двенадцатого? Драка или революция?
— Ирида Антоновна умерла.
— Чекушка?..
Служкин долго молчал, глядя, как смешно танцуют дети под барабанные аккорды изношенного пианино — парами, с приседаниями, уперев руки в бока.
— Нет, я не знал, — сказал Служкин. — Я вообще ее после школы не видел… Чем она занималась на пенсии?..
— Летом на даче копалась, зимой на рынке рассаду продавала.
— Ну и ну… — Служкин покачал головой. — А я к ней даже в гости не ходил… Слышал, что наши собирались, а не пошел… Виноват я перед ней…
— Да все мы виноваты, — заметила Лена. — Чего уж там…
Утренник заканчивался. Воспитательница снова построила детишек.
— А сейчас, дорогие мамы, — объявила она, — ребята подарят вам подарки, которые они сами смастерили!
Другая воспитательница быстро раздала детям аппликации, читая фамилии авторов на обратной стороне картонок.
— Ну, чего же вы стоите? — подзадорила детишек воспитательница. — Бегите, дарите мамам…
Дети сорвались с места и кинулись через зал. Мамы на задних рядах привстали, протягивая руки над плечами сидевших. Тата тоже помчалась к папе, но в толпе ее толкнули, и она шлепнулась на пол. Чья-то нога наступила на ее аппликацию. Тата торопливо подняла разорванную картонку и заревела.
Служкин подбежал к ней, обнял и унес на скамейку.
— По… порвали!.. — плакала Тата, утыкаясь носом ему в грудь.
— Ну что ты, что ты… — бормотал Служкин, поглаживая ее по спинке и расправляя смятый картон. — Ничего страшного… Мама и такому подарку очень обрадуется, честное слово!.. Ну хочешь, мы с тобой сегодня новую аппликацию склеим?..
Банты щекотали напряженные скулы Служкина.
— Товарищи мамы! — крикнула воспитательница в гомонящий зал. — Ведите детей в группу, сейчас у них будет обед и тихий час!
В раздевалке своей группы Тата — с опухшими глазами и красным носом — стащила праздничное платьишко и сказала:
— Папа, пусть за мной сегодня Надя придет…
— Мы вместе придем, — пообещал Служкин. — И на санках домой поедем.
Отправив Тату обедать, Служкин вышел на крылечко и закурил, поджидая Лену. Лена появилась нескоро. Она вела Андрюшу.
— Проводить вас? — спросил Служкин.
