– Знаю такой, – кивнула я. – Цены зашкаливают все разумные пределы.
– Для того и зашкаливают, чтобы туда только очень богатые люди заходили, – заметила она и продолжила: – Пришла я, директор оглядел меня с ног до головы до того оценивающе, что мне даже неудобно стало, расспросил, кто я и откуда, где живу в Тарасове, и все прочее, и взял на работу. Поднатаскали меня немного, и стала я там работать. Вера, как узнала, куда я устроилась, ругалась страшно, говорила, чтобы я немедленно уходила, что она мне сама что-нибудь найдет. А мне там понравилось: вокруг такие красивые вещи, униформа на мне симпатичная и все прочее. Там-то я где-то в ноябре Назарова и встретила, будь он трижды проклят! – выкрикнула она.
Алла вскочила и, наверное, хотела выйти из кухни, но потом остановилась, уставившись в стену, и только ее сжатые в кулаки кисти рук с побелевшими от напряжения костяшками, выдавали бушевавшие в ней эмоции. Немного успокоившись и вспомнив о своем давно остывшем чае, она взяла бокал и вернулась на прежнее место.
– Респектабельный, солидный, в возрасте, заботливый, участливый… – с ненавистью перечисляла она.
– Я все поняла, Алла Викторовна, – тихонько заметила я. – Вы выросли без отца, которого вам страстно хотелось иметь, и увидели в этом человеке его замену.
– Он не человек! – крикнула она, быстро повернувшись ко мне, и ее глаза загорелись такой яростью, что я невольно отшатнулась.
Алла глубоко вдохнула, задержала дыхание, потом резко выдохнула, потерла лицо ладонями, отпила немного чаю и продолжила:
– Как же красиво этот мерзавец за мной ухаживал! – Она тряхнула головой. – В общем, я сама не заметила, как выболтала ему о себе все, до самого донышка, ничего не утаила, дура наивная. И про отца, и про мать, да всю свою жизнь перед ним разложила! А он мне сочувствовал, помощь предлагал! Я и сама не заметила, как влюбилась в него по уши! А Вере я его не показывала. Представляете, я, кретинка, боялась, что она его у меня отобьет! – Алла нервно рассмеялась. – Но она нас как-то увидела. Как же она меня уговаривала не связываться с ним! Она ведь жизнь прекрасно знала! В людях лучше меня разбиралась, добра мне желала, а я, дура ненормальная, думала, будто она мне завидует! – Она снова рассмеялась, хотя ее смех больше походил на плач, и спросила: – Татьяна Александровна! Вы таких идиоток, как я, еще встречали?
– И во множестве, Алла Викторовна, – честно ответила я. – Как и подлецов, которые таких девчонок в своих целях используют.
– Ну хоть то утешает, что я не одинока, – горько усмехнулась она. – В общем, в начале декабря я переехала к нему. Теперь-то я понимаю, что квартира была очень средненькая, но тогда она показалась мне роскошной. Да и неудивительно – чего я в жизни видела? Назаров тогда шкаф открыл, а там платьев нарядных черт-те сколько, шубки, и объяснил, что это его погибшей дочери вещи, и я могу выбрать себе чего-нибудь, если понравится и по размеру подойдет. Мне бы тогда, кретинке, подумать, а почему некоторые вещи по размеру разные, да куда там! Короче, из магазина я ушла, и началась у меня немыслимо счастливая жизнь: он куда-то уходил – говорил, что на работу, я же готовила, убиралась, телевизор смотрела, и все в этом духе. А каждые выходные мы с ним то в ресторан, то в бар, то в клуб ходили. Мужики на меня пялятся, аж слюну пускают, а Назаров сидит довольный, улыбается. Некоторые подходили к нам, и он всем меня представлял как невесту, говорил, что, как мне восемнадцать лет исполнится, так мы заявление в ЗАГС подадим, а день рождения у меня третьего января.
Она отвернулась и надолго замолчала – наверное, с силами собиралась. Видимо, Алла подошла к самому главному или неприятному.
– Все случилось двадцать пятого декабря в баре «Миллениум», его тогда как раз открыли и бурно это праздновали. Женька столик заказал – они там только на двоих, – наконец сказала она.
– Я знаю, – тихонько подтвердила я.
– А за соседним столиком сидел мужчина с женой. Женщина, видимо, еще до нашего прихода хорошо набралась и скандалила, а мужчина сидел безучастно и никак не реагировал. И тут я Веру увидела, и она меня тоже. Помахали друг другу, поулыбались, и все – это я тогда так подумала, а вот Женька насторожился – он же ее не знал, и спросил, кто, мол, это? Ну, я не стала ничего объяснять, а просто сказала, что вместе поступали и вместе не поступили, он и успокоился. А где-то через полчаса подходит ко мне Вера, Женьке мило улыбается, а мне говорит: пошли пошепчемся, давно не виделись. Женька дернулся было, но возражать не стал. Вера меня в туалет затащила, да только не улыбалась она больше, а с места в карьер спросила: «Дура набитая! Ты знаешь, с кем ты связалась?» Ну, я ей все и рассказала, и о том, что заявление в ЗАГС после Нового года подадим. Тут она не выдержала, по голове меня постучала и снова дурой обозвала. Злая она была, как черт-те кто! Сказала она мне тогда, что один журналист из их газеты уже давно всю эту мерзкую историю раскопал, да только ни одно издание опубликовать не решилось. А тут он вместе с ней в «Миллениуме» оказался, увидел, что она со мной знакома, и все ей рассказал, чтобы она меня предупредила.
– О чем? – насторожилась я.
– Короче, не просто так эти объявления возле театрального висели, а специально для тех девчонок, что приехали поступать, да не поступили, а возвращаться домой не хотели. В магазины же на работу принимали только тех, кто поглупее да понаивнее, вроде меня, а уж потом к ним мужика или парня какого-нибудь подводили…
– Вербовщика! – сдавленным от ярости голосом подсказала я, причем сама своего голоса не узнала – меня аж колотило от бешенства.
– Наверное, именно так эти подонки и назывались, – бесцветным голосом согласилась со мной Алла и продолжила рассказывать: – Так вот, эти мерзавцы должны были всю подноготную девчонки выяснить, а, главное, не будет ли ее кто-нибудь искать, и все такое прочее, потом в себя влюбить, ну а дальше – прямой путь в бордель. Есть тут один такой, для высокопоставленных извращенцев, который держит какая-то Ленка-бандерша. А по ресторанам девчонок водят для того, чтобы клиенты товар увидели. И тут я вспомнила, как к нам с Женькой в одном ресторане как-то подошла женщина, крупная такая брюнетка, глаза темные навыкате, и стала меня в упор рассматривать. Женька ее тогда спросил: «Что, Лена, хороша?» – а она ему: «Очень хороша!» А Назаров тогда ей сказал, что я его невеста, что мне третьего января восемнадцать лет исполнится и мы заявление в ЗАГС подадим. А она окинула меня оценивающим таким взглядом и сказала: «Скорей бы уж!»
– Слышала я про этот бордель и даже знаю, где находится, – подтвердила я, чувствуя, что руки ходуном ходят, а всю меня сотрясает противная мелкая нервная дрожь – давненько я не испытывала подобного состояния. – И про Ленку-бандершу слышала. Только крыша у них такая, что милиция бессильна.
– Вот и Вера мне так же сказала, а еще добавила, что, как натешатся там с тобой, так за границу продадут. Я Вере сначала не поверила. Ну не могла я в такое поверить! Чтобы мой Женюрочка, и такое! – выкрикнула она, а потом откашлялась – видно, горло перехватило. – И тут Вера меня в лоб спросила: «Тебя небось этот подонок уже и к побоям с плеткой приучил, и к наручникам, и всяк поимел? Подготовил, так сказать, к дальнейшей трудовой деятельности!» У меня даже пятки покраснели, потому что все это было. Было!!! Но он же у меня первый был, откуда мне знать, что прилично, а что нет, что можно, а что нельзя?!
