— О, а вот и Шурик! — обрадовался переводу темы Шмага. — Демонстрируй! — Пацаненок молча разжал кулак, и Ольга облегченно выдохнула: на чумазой ладошке лежал брелок с КТС. — Эта вещица?
— Да!
— Отдай тете, — приказал Шмага, и малолетний карманник безропотно протянул Прилепиной брелок. — А теперь брысь отсюда!
Пацаненок мгновенно ретировался. Словно бы его и не было вовсе.
— Иоланта Николаевна, вы удовлетворены?
— Почти.
— Не понял? — удивленно выпучился на нее Шмага.
— Раз уж вы проявили такое благородство, будьте последовательны.
— Это вы о чем?
— Я о восьмистах рублях.
— Однако! — зашелся в хохоте Владимир. — Вот за что я ментов уважаю, так это за их наглость. Потому как сам такой. — Он вынул из кармана бумажник и протянул Прилепиной тысячную бумажку. — Вот, забирайте и уходите. Хватит дискредитировать меня в глазах мировой общественности.
— Спасибо, Володя! — а вот на этот раз абсолютно искренне улыбнулась Ольга. — Я всегда знала, что в душе вы — рыцарь! Всего доброго… Пойдем, Ильдар.
Прилепина и оскорбленный до глубины души и кончиков пальцев «джигит» двинулись было к лестнице. Но тут Ольга, что-то вспомнив, притормозила и судорожно принялась рыться в сумочке.
— Сдача! — пояснила она, возвращаясь и выкладывая на столик две сотни.
— Ну что вы, право! Какие могут быть счеты между своими! — ухмыльнулся Шмага, но деньги принял.
С удовольствием провожая взглядом удаляющуюся фигурку Прилепиной, он вздохнул невольно и произнес восторженно:
— Ах, какая женщина! Вот кого бы я с удовольствием поимел…
— …Этот Владимир, он, вообще, кто? Главный вор? — мрачно спросил Ильдар, придерживая дверь и пропуская Ольгу на выход.
— Главный, но с некоторых пор не вор. Вернее, вор по статусу, но по карманам сам больше не лазает.
— То бишь еще один менеджер?
— Именно так. У карманных воров, как у детей лейтенанта Шмидта, тоже что-то вроде своей конвенции. Так вот, Шмага последние годы курирует «Гостинку». Следит за порядком, чтоб залетные воры не наглели. Улаживает конфликты. Решает вопросы с милицией.
— Понятно. «Я по этому берегу хожу — никого не трогаю, а мой брат по тому — там никого не трогает». М-да, и ворью без начальства не обойтись. А чего? Сытая должность: одни рискуют, другие — с них получают.
— Шмага до этой должности честно дослужился, — взялась разъяснить Ольга. — Если это слово в данном случае вообще уместно. Он раньше в общественном транспорте шерстил. И как шерстил! В первую очередь вежливостью брал: наступит, к примеру, на ногу или толкнет кого-то, тут же извинится, но при этом по всем карманам успеет пошарить. Даму деликатно вперед пропустит, еще и ручку подаст, поможет на подножку подняться, а сам в это время…
— Ты с таким трепетом о них рассказываешь! Словно бы не о ворах речь, а, минимум, о деятелях культуры.
Прилепина слегка смутилась:
— Да нет, никакой это не трепет. Просто… Понимаешь, Ильдар, карманники — они все-таки не убийцы, не отморозки полные. В чем, кстати, ты только что сам смог убедиться… Конечно, неприятно лишиться кошелька. Но деньги — они всего лишь деньги. Не здоровье, не жизнь. Кража — все-таки не агрессия, она не влечет за собой какие-то необратимые последствия. Да, неприятно, да, обидно. Но в конечном итоге — поправимо.
— Я, блин, сейчас просто расплачусь от умиления по отношению к этим милым ребятам, — пробурчал Джамалов. — Всё равно, зря ты меня остановила. Там, наверху. Надо было этому уроду лицо набить.
— Да ты что?!! — притормозила в изумлении Ольга. — Даже не думай! Видел какая у Шмаги охрана?!! Ткнули бы в бочину шилом или бритвой по лицу, и потом ищи-свищи их. «Карманники», они только с виду такие тихони. А если их задеть или припереть к стенке… У моего бывшего шефа все руки в шрамах от бритв. Мы ведь на задержания всегда сами, без ОМОНа ходим. Вернее, ходили.
Ильдар уважительно посмотрел на Прилепину и покачал головой:
— А ты отчаянная, Ольга Николаевна!
— Брось. На самом деле я — трусиха страшная. Просто Шмагу хорошо знаю: он на женщину ни руку, ни бритву не поднимет. Джентльмен!..
Парголово,
4 августа 2009 года,
вторник, 21:20 мск
Праздничная вечеринка по случаю крестин сына лейб-гвардии «гоблинского» не полка но взвода перешла, наконец, в долгожданную стадию подлинного разгуляева. Около девяти вечера Анечка в последний раз покормила раскапризничавшегося дитятю, после чего свекровь, получив целых ворох инструкций и указаний, понесла ребенка домой — укладывать. Вслед за ними из кабака потихонечку потянулись прочие приглашенные «возрастные» родственники. В результате в зале постепенно осталась лишь самая стойкая молодежь из числа консерваторских друзей супруга и еще более стойкие представители милицейской службы супруги. Атмосферу тут же затянуло густой пеленой табачного дыма (при имениннике приходилось бегать на улицу), голоса загремели на несколько тонов громче и звонче. Одна часть народа пустилась в пляс, а другая — с удвоенной энергией налегла на спиртное. Тем более что Анечкин муж Веня, поначалу решивший было затихарить последний ящик водки для последующих семейных праздников, позволил себе немного расслабиться. А расслабившись, опрометчиво сдал местоположение схрона с НЗ Грише Холину. И тот, как водится, подобного шанса не упустил.
Пребывая в статусе кормящей матери, Анечка к спиртному, равно как к всевозможным разносолам и вкусностям, не прикладывалась. Ей и без того было и тепло, и радостно. Да что там! Она просто-таки светилась от счастья. Обычно так происходит, когда у женщины есть не просто любимый, но еще и любящий мужчина. Так вот у Анечки, что огромная редкость по нашим временам, они были. И — что еще большая редкость! — были они едины в одном [[флаконе]] лице. В лице обожаемого ею мужа Вени…
…Анечка с детства была болезненно честолюбива. Редкая четверка, появлявшаяся в ее дневнике, а позднее и в зачетке, воспринималась как вселенская катастрофа. Мать, поначалу гордившаяся ее успехами, со временем стала смотреть на дочь с каким-то насмешливым сожалением. Она вполне справедливо полагала, что для женщины учеба и карьера — не самое главное в жизни. Сама она после гибели Анечкиного отца, водителя-дальнобойщика, долго не горевала. Друзья и сожители мелькали в ее жизни как стеклышки в калейдоскопе. Мать легко сходилась с мужчинами и еще легче расходилась, но при этом каким-то образом умудрялась оставаться со всеми в теплых, дружеских отношениях. И если в доме случалась авария, всегда находился какой-нибудь Петя, Вася или Коля, готовый по первому зову бывшей пассии прибить полочку, починить сливной бачок или законопатить окна на зиму.
В отличие от матери настоящих друзей у Анечки не было. Нет, конечно, полным изгоем она не была: ее, как старосту и бесперебойного поставщика сделанных домашних заданий, постоянно приглашали на дни рождения, на вечеринки, в походы. Но там Анечка, как правило, чувствовала себя неуютно, возможно, потому, что представители противоположного пола не проявляли к ней особого «мужского» интереса. И вовсе не потому, что она выглядела безнадежной дурнушкой. Напротив, была Анечка очень даже миловидной девушкой, с густой шапкой шелковистых вьющихся волос и с не по годам развитой девичьей грудью. Да и с нарядами, что в наши дни немаловажно, проблем у нее никогда не возникало: мать, служившая на Балтийской таможне, мешками таскала с работы конфискат, так что Анечка всегда щеголяла в модных фирменных вещах. Скорее всего, причина мужского равнодушия крылась в другом: Анечка была девушкой чересчур правильной и оттого немного пресной. А народная мудрость: «Как много девушек хороших, но тянет всё же на плохих» — она ведь не на пустом месте появилась.
