— Не успел ещё. Вернее так, ещё не решил, насколько это целесообразно.
— Андрей, а тебе не кажется, что с этой девкой вы снова наступаете на те же грабли и вписываетесь в очередной блудняк? Знаешь, у меня порой складывается такое ощущение, что тебе никак не даёт покоя сыскарское прошлое. Так вот, запомни: здесь ключевое слово «прошлое»! Отныне ты — телохранитель, охранник, надсмотрщик, сторож. Обзывайся как угодно, короче. Но не сыскарь!
— Хорошо, допустим теперича я не сыскарь. — согласился Мешок, посуровев. — Но при этом я — опер.
— Да, ты опер. Опер при ментовской камере хранения. Пойми, Андрей, наша задача предельна ясна, понятна и исключительно банальна: нам на время передают на хранение ценный груз и наша задача сохранить его в целости и сохранности вплоть до того момента, пока не поступит команда возвратить груз обратно. Или переместить его в другую камеру. На этом всё, не более. Так вот, в данный момент в нашей камере содержится гражданка Ковелина, а отнюдь не гражданин Быков. Отсюда делай соответствующие выводы. — Павел Андреевич умолк, собираясь с мыслями, после чего досадливо махнул рукой и докончил: — И давай уж тогда, что называется по гамбургскому счёту… Ты, конечно, можешь после этого считать меня старым козлом, занудой и перестраховщиком. Но лично мне, как начальнику подразделения, которое, не знаю с чьей подачи, уже и в Главке называют «гоблинами», глубоко по херу — виновен Быков или нет. Хотя бы он даже друг твоего друга и якобы порядочный человек. Ты меня услышал, Андрей?
В служебном кабинете повисла напряженная пауза. Мешок холодно посмотрел на шефа, отвернулся и выдохнул:
— Да, Павел Андреич, я тебя услышал.
— Следовательно, ты согласен со мной в том, что вопрос финансовых взаимоотношений Ковелиной и Батынкова лежит сугубо в компетенции следственных органов? В частности, господина Викула?
— Нет, не согласен.
— Обоснуй?
— Пять тысяч — сумма, по меркам Батынкова, конечно невеликая. Да что там — просто крохи. Для него гораздо больше риск, что Ковелина проболтается. Он ведь ещё не в курсе, что Светлана уже надиктовала нам информацию. Не уверен, что он осмелится убрать её, будучи осведомлён, что та находится под программой защиты свидетелей. Но до конца исключать такую возможность нельзя.
— Типун тебе на язык! Вот нам только очередного клиента-жмурика не хватало! — начальник «гоблинов» крепко задумался. — Хорошо, Андрей, будем считать, что ты меня хотя и не убедил, но сомнения посеял. Так что ты в таком разе предлагаешь?
— Я считаю, что если бы в пятницу Батынков действительно передал Светлане эти деньги, а мы бы умудрились сей момент зафиксировать, то с этим уже вполне можно выкатываться на руководство Главка.
— Ты имеешь в виду скрытую запись?
— Точно так. Техническую сторону вопроса готов взять на себя Вучетич.
— М-да… Звучит, безусловно, красиво. Но именно что звучит… А кроме признаний Ковелиной, к тому же закрепленных не должным образом, у нас ничего столь же существенного нет? С банковской оберткой с номерами купюр, я ведь так понимаю, ты блефовал?
— Правильно понимаете.
Жмых задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— В общем так, Андрей, к завтрашнему утру представишь мне подробный план мероприятия по ресторанной встрече. Если придем к пониманию, что обеспечить полную безопасность Ковелиной в кабаке нам не по силам, будем либо срочно подключать следствие, либо просто откажемся от этой встречи. Ибо такой хоккей нам не нужен! Уяснил?
— Уяснил. Всё как обычно: суетились-суетились, а как до дела — открестились.
— Скорей тогда уж перекрестились… Да, Андрей, и ещё одно: у меня никак из головы не выходит наш с тобой былой разговор в ВМА. За «крота». Я тут давеча к убойникам заезжал, нарочно интересовался. Зеча, киллер этот, как в воду канул.
— Я в курсе, сам на днях смежникам звонил. К слову, там уже и сами не рады, что Литву приземлили. С доказухой у них совсем напряжно.
— Даже так?
— Ага. Сначала Айрапетяна завалили…
— Не без нашего, заметь, скорбного присутствия.
— Пал Андреич! — взмолился Мешок. — Ну, не сыпь ты мне бакалею на раны!
— Буду. Сыпать. Дабы в тонусе держать: и тебя, и твою грязную, как ты её называешь, дюжину… Так что там говоришь за новые напасти?
— В конце прошлой недели ещё один ключевой свидетель преставился. Типа застрелился. Из охотничьего, заметьте, ружья.
— А почему типа? Есть какие-то сомнения в самостоятельности?
— У официального следствия сомнений, как всегда, нет. Но парни, выезжавшие на место, потом поделились, что длина ружья, найденного рядом с трупом, больше метра. Чтобы выстрелить из него самому себе в лоб, надо взять его руками за ствол и спустить курок большим пальцем ноги. Покойный был не обут, но в носках.
— Хочешь сказать, что без носков нажать пальцем ноги на курок было бы проще?
— А развет нет? Кроме того, вызывает вопросы и положение ружья. Оно лежало на полу вдоль тела, причем ствол был направлен в сторону ног, а не головы. Почему не наоборот? И еще, на шее спереди у покойного имелся кровоподтек, форма которого позволяла предположить, что перед смертью он сильно ударился шеей о срез ствола.
— М-да, дела… Слава богу, что этот ключевого, как ты говоришь, свидетеля не успели к нам на довольствие определить. Иначе бы всё… Наше экспериментальное подразделение стало бы печальной жертвой эксперимента. Погоди, Андрей! Но коли так, может, ты всё-таки погорячился? Уж к этому самоубийце никто из наших касательства точно не имел. Так, может, это всё-таки не у нас, в Главке течет?
— Может, и не наши, — задумчиво покачал головой Мешок. — Извини, Пал Андреич, за всей этой суетой-запарой все как-то не было времени сесть, да потумкать.
— Ты вот что: ежели чего дотумкаешь — сразу ко мне.
— Самой собой.
— Но, знаешь, Андрей… Лучше бы ты того… Не натукмал, короче…
* * *
…Однообразные и большею частию депрессивные пейзажи, равно как лица аборигенов малой родины нашего нового Президента, всегда нагоняли на Андрея тоску. Ну не любил он Купчино, вот просто-таки не переваривал! И дело не только в шокирующем количестве гопников и наркоманов на гектар местной площади — этот показатель давно снивелирован по всей территории Питера. Что говорить, если даже в их некогда элитном «академическом» доме в Финляндском переулке на лестничных площадках использованные шприцы порой хрустят под ногами как мартовская снежная корочка. Скорее это были пресловутые комплексы, свойственные петербуржцам, коим посчастливилось осесть в историческом центре города. Эдакий, знаете ли, пан-питерский эстетствующий снобизм. Когда вполне законные претензии к сгнившим коммуникациям, захламленным дворам-колодцам, в которые никогда не захаживает солнце, к отсутствию зелени, извечной пыли и автомобильным выхлопам вокруг и вся, традиционно отбиваются одним-единственным снисходительным: «Э-эх, старичок! Зато мне всего три минуты пешком до Невы и еще пять — до «Авроры»!» И все — вроде как крыть и нечем. Лишь потом, поразмышляв, начинаешь понимать, что аргумент в пользу ежедневной пешеходной доступности крейсера революции можно признать убедительным лишь с о-очень большой натяжкой. К примеру, сам Мешечко в первый и в последний раз побывал на «Авроре» еще в 3-м классе, на церемонии торжественного приема в пионеры себя любимого.
