С этого момента все ее мысли переключились именно в эту плоскость. В Плоскость Чувства. Нет, безусловно, Прилепина не шла по жизни бессердечной эгоисткой. Конечно, ей было жаль обаятельного, нескладного, по-детски беззащитного бомжика Демидыча. Но его смерть осталась где-то там, далеко, в новгородской глубинке. Так что уход сей был сродни виртуальному: ведь не случись совсем необязательного, как думалось Ольге, телефонного звонка от «транспортника» Лисицына, «гоблины» могли продолжать считать Ивана Демидовича лишь небольшим проходным эпизодиком в своем многосерийном служебном сериале. Снаряжая Филиппова в столицу, мало кто из них помышлял о том, что их пути когда-нибудь пересекутся снова. Как любил говаривать полковник Жмых: «Мы — всего лишь камера хранения на милицейском вокзале. Приняли товар, а опосля вернули, в ценности и сохранности. Жалоб и претензий нет? И слава богу!»
А вот их отношения с Мешечко на эпизодик более никак не тянули. После событий прошлой ночи — точно. Отдавая себе отчет в том, что это именно она спровоцировала Андрея и, чего греха таить, сама затащила его в постель, Ольга мучилась ужасно. Мучилась, потому что ТОГДА сделала это вполне осознанно, но вот ТЕПЕРЬ не понимала: осознанно зачем? Конечно, можно было и не ломать над этим голову и утешиться банальным: у нее так долго не было мужика, что просто не мог не наступить момент, когда взбунтовавшаяся физиология решительно пнет и пошлет ко всем чертям разум. Но «физиология бунтовала» и раньше. И за месяцы ее «незамужней» жизни не один только Мешок смотрел на Ольгу с интересом, а то и с придыханием. И, что называется, подбивал клинья. Однако довести «взгляды» до умопомрачительной постельной страсти ей захотелось только с ним.
Стоило ли вообще заморачиваться на такие вещи? Ну, было и было, подумаешь! В конце концов, все — взрослые люди. Вот только на горизонте неминуемо замаячил вопрос следующий: а что дальше? Хорошо если и для Андрея то был стихийный «бунт физиологии». А если нет?
Поначалу, в самые первые недели ее службы в «гоблинах», Мешечко относился к Ольге предсказуемо-снисходительно и, что называется, держал дистанцию. Но потом дистанция неуклонно и быстро начала сокращаться. Причем по его, Андрея, инициативе. В последнее время предупредительно-учтивое, а подчас и с проблесками трепетного поведение Мешка стало выдавать в нем мужчину, рассчитывающего в отношениях на нечто большее, нежели заурядный служебный флирт или даже служебный роман. И вместо того чтобы вовремя притушить разгорающееся, Прилепина собственноручно, своим осознанно-неосознанным ночным вчера подбросила дровишек в этот костер.
«Подбросила, на свою голову!»
Главная проблема заключалась в том, что сама Ольга с некоторых пор старалась избегать сильных чувств и привязанностей. Люто возненавидев однажды ощущение зависимости от кого бы то ни было, она словно поставила крест на всем, что связано с любовью как со всепоглощающим собственничеством и долгоиграющей эмоцией. Некогда обжегшись, она больше не хотела ни того ни другого. Тем более что эмоций ей с лихвой хватало и на службе, а нерастраченную любовь Ольга предпочла оставить для двух по-настоящему близких людей — сына и мамы. Так что нисколько она не лукавила, когда, встретившись во «Владимирском Пассаже» с Надькой Вылегжаниной, на вопрос бывшей подруги о мужиках, отозвалась предельно кратко и четко: «Денису нужен отец, а не мамин муж. А мне не нужен никто, кроме Дениса. Так что у нас сейчас все при своих».
Вот с такими невеселыми мыслями Прилепина вчера полдня отбывала номер в конторе. Вместе с остальными, незанятыми на «полевых работах» «гоблинами», тревожно ожидая вестей из новгородского городка Окуловка, куда спешно выехал Андрей. Потом в оперскую заглянул замполич и устроил разнос Наташе Северовой за то, что та до сих пор не удосужилась заполучить от Анечки копию свидетельства о рождении ребенка. Без которой отдел кадров не мог оформить соответствующие бумаги на получение материнского капитала. Встал вопрос о срочной отправке гонца в Парголово, причем своим ходом, и Ольга с радостью взвалила на себя эту миссию. Да куда угодно, лишь бы не находиться в конторе в ожидании подтверждения неизбежного!
В гостях у Анечки Прилепина немного оттаяла. А вечером, когда молодое семейство в полном составе отправилось провожать ее на «маршрутку», за бытовыми разговорами как-то незаметно они догуляли до кладбища. А там по инерции свернули к храму-погорельцу, к делу о расследовании пожара в котором «гоблины», стараниями всё той же Анечки, имели самое непосредственное отношение.
Как ни странно, но в столь поздний час они застали отца Михаила. И в какой-то момент, ненадолго оставшись наедине, Ольга, поддавшись необъяснимому порыву, задала священнику мучивший ее вопрос. Нет, не о том, насколько большим грехом считается связь формально замужней женщины с женатым мужчиной. Здесь ответ был очевиден.
Вопрос ее был иным:
— …Отец Михаил! Я не знаю, вправе ли я испрашивать вашего совета, поскольку я — человек неверующий…
— Это ваш осознанный выбор? — мягко перебивая, уточнил священник.
— Нет… Скажем так — не вполне… Понимаете, батюшка, вот уже шестой год я работаю в милиции… Я, может быть, и хотела бы считать себя верующим человеком, но в последние годы стала замечать за собой, что… скажем так… особенности моей работы неумолимо делают меня жесткой. А порой и жестокой. Причем, как по отношению к преступникам, так и в отношениях с моими близкими. И я… Я не знаю, что мне делать в такой ситуации.
— Ольга, вас пугает, что в вас становится всё больше мужского начала, которое начинает приглушать женское?
— Да. Вы… вы это очень правильно сформулировали. Поначалу мне нравилось быть сильной, самостоятельной, умной… Впрочем, «умная» — это всяко песня не про меня. И я хочу по-прежнему оставаться такой, но при этом не теряя своего… Не знаю как это правильно сказать? Исконно женского, бабьего счастья, что ли? Ну, пускай даже не счастья, а… Как вы сейчас сказали? Женского начала? Вот именно его не потерять… Извините, я очень сумбурно всё это говорю…
— Не волнуйтесь, всё нормально. Мне кажется, я понимаю, о чем вы хотите сказать.
— Спасибо. Словом, я совсем запуталась и не знаю, что мне делать. Может быть, правильнее всего уйти из милиции? Я осознаю, что в принципе делаю нужное дело и делаю его, как мне кажется, неплохо. Но с другой стороны — я так устала от этой грязи человеческих пороков, от того, что порочной постепенно становлюсь я сама… Всякий раз, когда я думаю об этом, силы буквально оставляют меня.
— Знаете, Ольга, — помедлив, сказал священник, — если человек хочет быть верующим, то он может быть им. Безо всяких «но». Каждый на своем месте может быть истинно правильным верующим. Да, в вашей работе, в милиции строгость, дисциплина, даже порой жесткость необходимы. Но кто сказал, что ваше сердце должно ожесточаться, должно становиться грубым? Другой вопрос, что на подобной работе очень сложно этого избежать без Бога. Вот и старайтесь держаться Его.
— Но как? Я не умею. Вернее, я никогда не пробовала.
— Попробуйте начать с малого.
— С малого — это как?
