— Любо! — нестройно, но единодушно согласился хор.
— Правильно! Молодец, девка! Чарку ей поднесите!
Из-за стола поднялся казачок — симпатичный, атлетически сложенный блондин лет тридцати, с лихим чубом и прореженным, дырявым ртом специалиста по художественному свисту. Он подхватил бутылку шампанского и, пошатываясь, потащил его к столику девушек под одобрительные вопли и скабрезные напутствия ватажников.
— Вот, девчонки! Примите в знак благодарности и уважения от нашего стола и лично от нашего кошевого.
— Спасибо, Коля, — насмешливо сказала Нежданова, принимая подношение.
Казачок «навел фокус» и недоуменно охнул:
— Юлька, ты, что ли?! — Он подскочил к девушке и жилистыми ручищами сгреб ее в охапку. — Офигеть! Ю-у-улька!
— Э-эх, Колька-Колька! — проворчала Нежданова, высвобождаясь из пьяных, а потому весьма болезненных объятий. — Столько лет прошло, а пить ты так и не научился! Балалаечник без струн, балалаечник дристун.
— Кто не умеет пить? — оскорбился тот, которого назвали «Колькой». — Я не умею?!!
Трясущимися руками казачок откупорил, выстрелив аккурат в люстру, шампанское, принял позу «горниста» и, запрокинув голову, стал профессионально лакать французское пойло российского розлива.
— Ну хватит-хватит, а то мать захватит! — рассмеялась Нежданова, отбирая у него бутылку. — В конце концов, это мне атаман презентовал, а не тебе.
Казачок неприлично рыгнул и уставился на девицу-красавицу осоловевшими, косящими под влюбленные, глазами:
— Ох, Юлька-Юлька! А ведь я был в тебя так влюблен! Так влюблен! Помнишь? И это — невзирая на нюамсы.
— На что?
— На то, что ты у нас жидовских кровей, — простодушно разъяснил «нюамс» Коля.
— А по сопатке не хошь?
— Не, нам по сопатке никак невозможно. Я ведь теперь практически лицо хора. А лицо, как нас еще в школе учили, терять нельзя.
— Морда ты, а не лицо. Причем пьяная.
— С последним тезисом категорически не согласен!.. Ю-ульк! А помнишь, как я на гастролях в Кущевской тебя во время выступления за задницу ущипнул? А ты тогда подумала, что это Мишка, и ка-ак врежешь ему по харе?
— Ну все, добрался как Маня до груш, — досадливо отмахнулась Нежданова. — Вот, знакомься, Ольга. Этой мой земляк Коля Котин. Мы с ним в прошлой жизни в одном хоре выступали.
— Подруга твоя? — только теперь обратил внимание на Прилепину «земляк». — Как зовут?
— А меня не зовут. Я сама прихожу, когда захочу, — огрызнулась та.
— Красавица, захоти, а? Юльк, уговори ее, ладно?
— Всенепременно.
Лицо казачка засветилось от радости и предвкушения «большой, но чистой» любви:
— Девчонки, а вы в каком номере живете?
Нежданова с ходу озвучило первое пришедшее ей на ум число:
— В 82-м.
— Заметано. Сейчас мы с другом… Юлька, ох какой у меня дружок в хоре завелся! Твоей подруге понравится точно. Очень хороший собе… собсе… сбсдн-ик! Короче, мы с другом еще немножечко там посидим — старших уважим, а потом придем к вам… Пустишь?
— О чем разговор! Конечно!
— Ю-у-улька!!!
Казачок с обожанием посмотрел на подругу юности и пьяно заголосил. Да так, что стеклопакеты задрожали:
А сам слезу я с коня, Пойду во святлицу. Разбужу я сладкий сон Душечки девицы.
Колька направился к своим, продолжая выводить пьяные казачьи рулады:
А девочка не спала, За рученьки взяла, За рученьки взяла Да поцеловала…
— Щас, разбежался! — скривилась Нежданова. — За рученьки его взяла… Нет, Ольга, ну это ж надо — уехать из дому, к чертовой бабушке, за несколько тысяч километров, с юга на север, чтобы в итоге все равно наткнуться на своего ставропольского знакомого! Да еще и бухого вдрабадан!
Между тем казачий хор принял в свои ряды вернувшегося Николая и, дружно ухнув, затянул песню с самого начала:
При лужку, лужку, лужку, При широком поле, При станишном табуне Конь гулял на воле.
Один из казаков в пьяном экстазе запрыгнул на стол и начал лихо вращать над головой шашку.
— Ходи, ходи ходором, зовут тебя Федором! — одобрительно прокричал ему «атаман», отбивая такт по столешнице пустой пивной кружкой.
Конь гулял на воле, Казак поневоле. Ты гуляй, гуляй, мой конь, Пока твоя воля.
Пожилая пара интуристов, расплатившись, опасливо, бочком-бочком принялась пробираться к выходу.
— Знаешь, Ольга, мне кажется, импортные старички в данном случае расейскую поляну просекли правильно, — озабоченно прошептала Юля. — Нам с тобой тоже надо бы побыстрее валить отсюда подобру-поздорову. Чую, когда эта братия перепьется вся, тут такое начнется! Жизня протянется — всему достанется.
— Я только за. Более того, пока ты предавалась воспоминаниям со своим земляком, уже успела попросить счет. Ох и цены тут у них! Круче, чем в Питере!
— Фигня! — беззаботно отмахнулась Нежданова, поманив официантку. — Девушка, будьте любезны, на ресепшене к нашему гостиничному счету приплюсуйте! Мы по карточке расплатимся.
— Конечно-конечно. Вы уж извините за все это, — девушка обвела беспомощным взглядом казачье разгуляево. — Не постояльцы, а натуральное стихийное бедствие, честное слово.
— Ничего страшного… Все, Ольга! Ноги в руки, двинули!..
…Однако конспиративно уйти не удалось: заметив отходной маневр, Котин бросился наперерез и перехватил девушек уже в холле.
— Юлька, девчонки, вы куда?!
— Как это куда? Наряжаться, стол накрывать. Ты давеча к нам в гости зайти собирался. Вместе с приятелем. Али запамятовал?
— Кто запамятовал? Я?!.. Ничего я не запамятовал! 82-й номер. Это ведь на третьем этаже? Да? Ну вот, а мы на четвертом заселились.
— Ну у тебя и память! — как бы восхитилась Нежданова.
— Я в этом году родился. В смысле — не в этом, а в 82-м.
— Память неплохая, но, судя по всему, исключительно ассоциативная, — заметила Ольга.
— Чего она сказала?
— Она говорит: иди к своим, доедай, допевай и поднимайся к нам.
— Понял.
Котин отсалютовал им достанной из-за голенища нагайкой и возвратился в бар, а Юля с Ольгой заспешили к лифту, присоединившись к испуганным старичкам-интуристам. Тут же выяснилось, что им по пути. Здесь, в том смысле, что и те и другие высадились на третьем этаже. Старички прошли в номер, расположенный сразу напротив лифта, и, проводив их взглядом, Прилепина, не удержавшись, расхохоталась.
Нежданова непонимающе уставилась на подругу, и та сквозь смех пояснила:
