– Оставь, ему же на службу, а ты его отвлекаешь. Лариосик, иди за стол.
– Сейчас. Пойду сначала закалюсь…
Для маменьки он форс держал, а в душе-то неспокойно было – не описать. Вчера Настеньку они на пару с Сережкой-иродом провожали, когда Илларион намекнул болвану, что девушка в двух провожатых не нуждается, тот рассмеялся:
– Лариоська, какой из тебя защитник? Отбить ее не сможешь.
Каково, а? Эдак унизить! Илларион до крайности обиделся, тем не менее обиду спрятал, но затаился. Всю дорогу рассказывал Настеньке, что узнал за день. А Сережка, подлая душа, в усы усмехался, ему-то сказать было нечего, ибо знаниями он не богат, одни счета на уме. Домой шли тоже вместе с Сережкой, однако помалкивали, Илларион думу думал, как быть дальше, ведь злодей отобьет Настеньку, стало быть, надо действовать решительно. И додумался.
Маменька процедуру закаливания не пропускала, в окно любовалась и морщилась, и кривилась, и голову втягивала в плечи, когда мальчик выливал на себя ведро студеной воды из колодца. Илларион вернулся, на ходу вытираясь полотенцем, натянул выглаженную рубашку и брюки, что подала Шура, сел за стол. Не удержалась маменька, подхватилась и чмокнула сына в макушку, потом в щеку со словами любви и нежности:
– Родненький ты мой! Сладкий…
– Будет вам, – смущенно увернулся он от следующей ласки. – Лучше скажите, маменька, отчего у меня борода не растет? И волос на теле нету… Вон у Сережки и борода с усами, и руки с грудью покрыты растительностью, и ноги, а у меня кругом голо.
– Сережка взрослый.
– Так и я вроде не мал. Мужчине непременно нужно, чтоб хотя бы усы вырастали.
– Не ведаю, отчего так, – пожала она плечами. – Ты у меня и без того красивый, вон кудри какие золотые, глазоньки…
– Лучше б я плешивым был, но с бородой и усами.
– Кушай, кушай яишенку. Сальца возьми, а то на цельный день уйдешь. Лариосик, а куда ты по вечерам ходишь?
– Да так… – засмущался сын, игриво пошевелив бровками. – Ох ты, боже мой, забыл новость вам доложить! Жду повышения, маменька, жалованье прибавят значительно, на порядок выше прежнего. В суд поступлю писарем, так что карьера идет в гору.
– Ах! – воскликнула от счастья та, снова не удержалась и чмокнула сына в плечико. – Умница ты моя. Костюм новый надобно купить. Радость ты моя.
И вдруг «радость» эдак по-мужски весомо огрела ее:
– Наверно… и женюсь я, маменька.
– Ой! – упала она спиной на спинку стула, эта новость врезалась ей ножом в сердце. Да что там, плохо стало бедной женщине, как она вообще не свалилась на пол замертво? – А не рано ли, Илларион?
– Рано, рано, – раздался голос Шуры из кухни. – Сам еще покуда дитё.
– А тебя не спрашивают! – отмахнулась маменька, после нахмурила брови, собрала губки бантиком, опасливо спросив: – И что, на примете есть кто-то?
Сын выдержал паузу, понимая, что маменька в большом замешательстве, но его мужское слово должно быть главным в доме. Уплетая яичницу, он накидал на ломоть черного хлеба тонкие полоски сала, запустил добрую половину в рот, отгрыз, жевал, не зная, сразу ли сказать маменьке или пускай отойдет. А она все ждала, не моргая, не двигаясь, не дыша, ждала объяснений, а лучше, чтоб сынок сказал, мол, пошутил я.
– Есть одна… – решил он не тянуть. – Право слово, ангел. Образованная. Глаза у нее… синие, аки небосвод в ясную погоду. А говорит… ей-бо, будто ручеек тихонько журчит, стекаясь по камешкам…
– Влюблен, че ли? – появилась в дверном проеме голова Шуры с выражением ехидства на противной физиономии, тогда как у маменьки слова потерялись до единого, потому она и молчала как рыба. – А приданое какое?
– Думаю, никакого, – беззаботно ответил Илларион.
– Как так? – вытаращилась Шура. – У порядочной девушки должно быть приданое…
– Порядочность, Шура, не измеряется приданым, – отбрил Илларион. Он человек современного кроя, всяческие там филистерские ухватки изжил из себя давно и успешно. – Или вы обе желаете, чтоб я женился на деньгах?
– Да неплохо бы… – вставила Шура.
– Дудки. Я по любви только. К тому же, сударыни, не больно-то я завидный жених, у самого ничего нет-с. Бедному и жениться предписано на бедной, а коль ум имеется, карьеру и бедный сделает. Главное, чтоб счастье было, а со счастьем все устроится. Ну-с, сударыни, я пошел.
В своей комнате, где скоро поселится и Настенька, как он грезил, Илларион надел сюртук, повязал галстук и вышел в столовую. Придирчиво осмотрев себя в зеркале, чмокнул замороженную маменьку в щеку (так же и жену будет целовать, уходя на службу) и ушел, напевая. Конечно, он заметил, в каком состоянии упадка маменька, ничего, пускай привыкает к мысли о женитьбе.
После его ухода тишина наступила просто гробовая. Шура стояла, подняв плечи до ушей и забыв их опустить, вытянув физиономию и глядя на хозяйку с жалостью. А та выпустила из виду, что не перекрестила сына на дорожку, всхлипнула, ахнула, замахала руками, наконец вспомнила кое-какие слова и плаксиво выговорила:
– Шура, капли… сердечные…
По адресу Кирсанов прибыл на извозчике. Велев ему обождать, так как в данном квартале пролетку не сыщешь, походил по улице, присмотрелся. Рядиться в одежду рабочего, чтоб его принимали за своего, он не стал, но и служителя полиции в нем ничто не выдавало. В соседнем дворе дебелая и моложавая баба развешивала белье, Кирсанов подошел к ограде, окликнул ее:
– Сударыня, позвольте вас спросить…
Она, задержав руки на веревке, повернула к нему красное лицо, немного удивилась:
– Господин меня кличет?
– Вас, вас, – подтвердил Кирсанов. Утирая фартуком лицо и руки, она подошла. – Жене требуется прислуга, мне сказали, что здесь девица ищет место, да вот беда, адрес я запамятовал.
– Так это Наташка, – обрадовалась чужому везению женщина.
– Не подскажете, как найти ее?
– Так она получила место… – Но баба вдруг взмахнула руками, покачала головой и с горечью сказала: – Не найти ее, пропала Наталья.
– Простите, как пропала?
– Ушла позавчера утром и не вернулась. Дядя ее Петр Тимофеевич ждал, ждал… а утречком Тузик – собака ихняя – принес ленточку синего атласа. Видать, тоже Наталью искал, да только ленточку нашел.
– Почему же дядя решил, что ленточка непременно Натальина?
– По вышивке. На ней с двух сторон по алому цветочку вышито. – Тут она всхлипнула, запричитала: – Ой, беда с девкой случилась… Ну, куда она подевалась? Наташка безответная, сирота горемычная, и так над ней ведьма старая, жена дядюшки, прости господи, измывалась, куском хлеба попрекала, а тут… как в воду канула!
Сердобольная женщина попалась, а также говорливая и доверчивая, что пошло на пользу. Примерные предположения были составлены: обе убитые девицы, без сомнения, не по доброй воле пошли на смерть. Но как они попали в руки убийц? Чем больше Кирсанов слушал соседку, тем очевидней становилась картина: Наталья возвращалась поздно, потеряла ленточку, которую нашла собака, значит, она недалеко потеряна. Что, если Наталью, а также двух убитых девиц похитили прямо на улице?
