– У вас сменилась энергетическая компания, – терпеливо пояснил мужчина. – Поэтому мне нужно осмотреть ваш счетчик и убедиться, что он соответствует нормативам…
– Ах, счетчик! – проговорила Лида и посторонилась, пропуская незнакомца к укрепленному возле двери счетчику. – Ну, раз надо – смотрите…
Мужчина, однако, не спешил. Первым делом он аккуратно закрыл за собой дверь, после этого внимательно огляделся.
Из кабинета донеслось глухое грозное рычание.
– У вас собака? – спросил гость с умеренным беспокойством.
– Да, собака… – Лида неодобрительно взглянула на дверь кабинета. – Вы не волнуйтесь, я ее заперла…
– А я и не волнуюсь… – мужчина смотрел на Лиду с каким-то странным изучающим выражением лица.
– Ну вот, осматривайте свой счетчик! – Лида внезапно почувствовала растущее беспокойство. Она отступила в глубину прихожей и убрала руки за спину. Этот жест у нее был с самого детства – чувствуя себя неуверенной, убирать руки назад.
– Да-да, сейчас! – Представитель энергетической компании искоса взглянул на счетчик, но вместо того, чтобы заняться его изучением, двинулся к Лиде. На губах его появилась странная блуждающая улыбка.
– Что вы… – проговорила Лида, еще немного отступив. – Что…
Позади нее раздался тяжелый глухой удар – Фредди всем своим весом налетел на дверь кабинета. Дверь устояла.
– Что вам нужно… – повторила Лида, отступив еще на шаг, и почувствовала спиной стену прихожей.
– Ничего особенного, – мужчина сделал скользящий шаг вперед, не сводя с Лиды пристального, гипнотизирующего взгляда. – Я только взгляну на счетчик, запишу его показания и уйду…
– Так записывайте… – вполголоса проговорила Лида. – Что же вы не записываете…
Дверь кабинета снова сотряслась от страшного удара.
– Да-да, я сейчас запишу… – глухо произнес мужчина и, облизнув узкие губы, засунул правую руку в карман плаща.
Лида не могла отвести глаз от этой руки, она понимала, что сейчас он достанет из кармана что-то страшное, что-то очень страшное…
И тут дверь кабинета с жутким грохотом распахнулась, и Фредди черной молнией вылетел в коридор.
Мужчина выдернул из кармана руку. В ней оказался шприц, наполненный золотистой прозрачной жидкостью. Взмахнув рукой со шприцем, он шагнул навстречу ротвейлеру, но тот прыгнул вперед и вцепился в запястье незнакомца. Тот вскрикнул от боли, выругался, каким-то непостижимым способом отбросил собаку, подскочил к двери и вылетел на лестничную площадку…
Фредди подскочил к двери квартиры и впечатался в нее всем своим весом. Металлическая дверь ответила глухим гулом.
Лида перевела дыхание, прислонилась к стене.
Сердце билось где-то в горле.
Она провела рукой по лицу, пытаясь успокоиться, прикрыла глаза.
Чего она так испугалась?
Что, собственно, произошло?
Приходил человек из электрической компании, хотел снять показания счетчика… правда, он как-то странно себя вел… или ей это только показалось?
А тут Фредди выскочил из кабинета… как он сумел открыть дверь?
Набросился на человека, напугал, хорошо, что не покусал, возникли бы неприятности…
Фредди стоял возле двери, глухо рычал, переминался с лапы на лапу.
Лида снова провела рукой по лицу.
Она хотела навести в квартире порядок, но ей кто-то помешал. Кто-то к ней приходил, но вот кто… и в коридоре наследили…
Лида опустила глаза, увидела на полу отпечатки мужских ботинок. Очень характерный след – косая решетка, пересеченная двойной линией… надо протереть пол…
Но кто же это приходил?
В голове был странный туман, из которого выплыло мужское лицо, выплыло и тут же исчезло. Лида почувствовала глухое раздражение – что такое с ней творится? Раньше ничего подобного не случалось, память у нее очень хорошая…
Вдруг дверной звонок снова залился звонкой трелью.
Лида вздрогнула, подошла к двери, спросила севшим от волнения голосом:
– Кто это? Это опять вы?
– Лида, открой, я забыл дома диссертацию Коломенского! – донесся из-за двери голос мужа.
– Это ты, Слава?! – проговорила она с облегчением.
Фредди радостно взлаял, узнав хозяина.
– Я, конечно, кто же еще!
Лида открыла дверь, впустила мужа и с порога напустилась на него:
– Вечно ты все забываешь! Как так можно? Взрослый человек, а ведешь себя как ребенок! Сколько времени зря потерял! И мне мешаешь, я тут уборку затеяла, а ты опять наследишь…
Вернер Раушенбах шел всю ночь не разбирая дороги. Он шел, понимая, что если остановится, то умрет. Если бы он остановился, если бы сел на поваленное дерево, чтобы дать отдых сбитым, измученным ногам, – усталость взяла бы свое, и он заснул бы, а заснув на мерзлой глинистой земле в заскорузлой одежде, снятой с мертвого крестьянина, не проснулся бы. Если бы он даже каким-то волшебным образом не умер от холода – во сне его загрызли бы какие-нибудь лесные звери. Пару раз он слышал в кустах подозрительный шорох, чувствовал спиной пристальный голодный взгляд.
Холод измучил его, но с холодом он справлялся, непрерывно двигаясь. Хуже было с голодом.
Голод жил внутри его как живое самостоятельное существо, как хищный зверь, вгрызающийся во внутренности. Кажется, Вернер отдал бы за кусок хлеба свою бессмертную душу, тем более что он не верил в бессмертие души.
Вернер шел по редкому унылому лесу. Возможно, он шел по кругу. В конце концов, это не имело значения.
Начало светать. Раушенбах споткнулся о торчащий из земли корень, упал и покатился вниз по крутому, усеянному хвоей склону. Склон кончился, Вернер лежал обессиленный на дне оврага, перед глазами маячил низкий колючий куст. Его охватила слабость и равнодушие. Совершенно не хотелось вставать. Он полежит немного, совсем немного, самое большее полчаса…
Сознание начало путаться, перед глазами Вернера поплыли смутные картины прошлого – берлинский салон, лесная дорога в Северной Вестфалии… крик петуха…
Он вздрогнул и пришел в себя.
Крик петуха ему не послышался – он только что прозвучал еще раз, на самом деле где-то совсем рядом кричал самый настоящий петух. А там, где есть петух, есть человеческое жилье, еда, теплый дом, жизнь…
Раушенбах с трудом поднялся и пошел в ту сторону, откуда донесся петушиный крик.
Через несколько минут он вышел на лесную опушку и увидел жалкие, покосившиеся избы затерянной в лесу деревеньки. Деревеньки, которую чудом обошла война.
Возле крайней избы копошилась закутанная в тряпье старуха. Кажется, она колола дрова.
