Хитрющий вопрос подразумевал множество нюансов:
а) мне все известно;
б) я осуждаю;
в) рабочая кость завсегда поймет трудового человека, даю попытку убедить;
г) была бы Катька абсолютно права, меня бы тут не было;
д) сама подумай, что сказать.
(Последнее предпочтительней, но по тону вопроса этого не предположишь.)
Лидия остановила беготню, посмотрела на бабу Надю, как Ленин на буржуазию:
– А ничего! – выкрикнула запальчиво. – Может, хозяину снесу, может, милиции отдам!
Кухарка, судя по всему, выбрала предпочтительный вариант развития беседы. Но нюансов оставалась куча.
– Зачем? – плутая в потемках, где уже забрезжил болтливый лучик, строго проговорила Губкина-Мегрэ.
– А затем! – Толстый кухаркин палец показательно уткнулся в опухающую щеку. – Нечего руки распускать!
– Так ты, Лида, сама виновата.
Предположения, предположения, предположения. В любой момент домработница могла юркнуть в раковину пугливым крабом.
Но возмутительное предположение достигло цели – краб выбрался из раковины наружу и защелкал клешнями:
– Я?! – От возмущения повариха раздулась чуть ли не вдвое. – Я-то вот никого не убивала! На моих руках крови нет!
– А на Катиных, значит, по-твоему, есть? – лукаво двинулась на свет луча бабуля Губкина.
– А то нет, – развела руками повариха. – Тапочки замарала, а руки чистыми остались. Шутишь, так не бывает!
Совсем уверенно Надежда Прохоровна вошла дальше в комнату, села на табуретку возле тумбочки:
– А может, не надо горячиться, Лида? Хозяйка вспылила, ты тоже хороша.
Лидия отвернулась, всхлипнула.
Ну что за утро, а? Сплошные слезы, череда истерик.
– Лид, ты мне лучше все по порядку расскажи. Может, я чего присоветую? Заступлюсь, ежели чего?..
Повариха еще раз разобиженно всхлипнула, провела под засопливевшим носом запястьем. Повернулась к бабе Наде пышным задом и начала копаться в тумбочке под телевизором.
– Вот, – шлепнула на тумбу возле бабы Нади белый магазинный пакет, обмотанный скотчем. – Берите. Только что опять запрятала.
Рядом с Надеждой Прохоровной очень вовремя оказались ножницы, бабушка разрезала широкие коричневые ленты.
В пакете лежали капризные комнатные тапочки с пушистыми помпонами на остреньких носках. Почти такие же, как были сегодня на Катарине, только не голубые, а оранжевые.
Помпоны и носы тапочек щедро покрывали бурые пятна, похожие на запекшуюся кровь.
Нет, утро сегодня все же было выдающимся! Вторая окровавленная находка, и все сплошь из женского гардероба.
Что происходит, а? Взбесились бабы массово? Решили укокошить Гену всем составом?
Не-е-ет, господа хорошие, чтоб дамочек до бешенства не доводить, в прислугу надо нанимать не всяческих красавчиков, а кривоногих пузанов навроде Лидиного Васи.
Надежда Прохоровна прибрала тапочки обратно в пакет, посмотрела на повариху.
– Где нашла? – спросила с тихой строгостью в голосе.
– В шкафу под лестницей, – мгновенно, даже с облегчением отчиталась домработница. – Там всякие порошки и чистящие смеси стоят, это лежало под сменной головкой от швабры.
Надежда Прохоровна недоуменно покрутила головой:
– Надо же. И как пакет с окровавленными тапками милицейская собака не учуяла?..
– А как ты его там учуешь? – шмыгнула красной пуговкой носа повариха. – Пакет был перевязан плотно, в шкафу сплошь химия вонючая с хлоркой. Любая собака расчихается.
– А ты когда нашла?
– Когда, – фыркнула Лидия. – Сразу! Лариска так дом запустила, я, как только вошла, сразу за уборку взялась! Полезла за новой шваброй, глядь – пакет. Развернула, тапка Катина в крови.
– А что ж в милицию не снесла?
Домработница конфузливо поскребла в затылке, скосила рот:
– А оно мне надо? Я, может, и не сразу поняла, что это такое. Подумала – тапки в стирку приготовили.
– Катарина, значит, не в первый раз в этот шкаф грязные тапки убирает? – недоверчиво разглядывая хитрую повариху, спросила Губкина-Мегрэ.
Лидия гневно зыркнула на приставучую старушку, отвернулась к кухонной электроплитке, где под крышкой что-то булькало в кастрюльке, распространяя запах вареного мяса.
– Я, Лида, эти тапки с собой возьму, – сказала баба Надя, вставая с табурета.
– А. – разинула рот обернувшаяся домра – ботница.
– А за попытку шантажа, дорогуша, можно и срок схлопотать.
Глаза поварихи повылазили из орбит, растопыренные пальцы прижались к объемной груди.
– Какой шантаж, Надежда Прохоровна?! Да что я такого сказала?! Что?! Я за одну зарплату два дома убираю.
– Вот и убирай, – назидательно прервала Лиду бабушка Губкина, очень любившая оставлять последнее слово за собой.
Вышла через раскрытую дверь на крыльцо, вдохнул полной грудью напоенный травами воздух. И тут же пристрелялась к окну мансарды, обозревающему уголок плиточного пятачка перед сторожкой.
Если той ночью на этом пятачке мелькнул белый женский силуэт, из окна мансарды было видно. От дома Павла казалось – деревья загораживают крыльцо сторожки, отсюда оказалось – видно.
Эх, все проверять надо, все проверять, вздохнула баба Надя и возвратилась в комнату, где повариха, обдувая кусочек мяса на ложке, пыталась его съесть.
– Лида, – привлекла внимание Надежда Прохоровна.
Мясо шлепнулось обратно в кастрюльку, повариха умело отпрыгнула от горячих брызг.
– Ох, ну и напугали! – возмутилась, обтирая рот ладонью.
– Прости. Ты мне не скажешь, мансарда в Катином доме жилая?
– Как это?
– Ты ее часто убираешь?
– Ну-у-у. когда гости на ночевку будут оставаться – прибираюсь.
– И когда в последний раз ты в той комнате была?
– А чего там делать? – пожала плечами Лидия. – Ее раза два в год только и открывают.
– То есть за последнее время ты ни разу туда не заходила?
– Как же! – фыркнула домработница. – Лариска так дом запустила, я его три дня в порядок.
– Про Ларису я все поняла, – перебила баба Надя. – В той комнате, когда ты вернулась, порядок был? – Помня, что ленивая Катарина – женщина курящая (да вся на нервах небось в то время пребывала), вопрос был далеко не риторическим. Могла Катька в мансарде окурки оставить, могла намусорить.
– В мансарде? – сама себя спросила Лида, нахмурилась. – Не помню. Вроде бы все чисто было. Да! Точно. Я только пылесосом пробежалась и шторы в порядок привела.
