— Да-да, я знаком с трудами Фрейда, Юнга и этого, как его… Райха. В общем, всех этих штучек можете мне больше не напоминать. Меня все это мало интересует. А вот фактики, фактики… — адвокат раскрыл лежавшую у него на коленях папку и принялся перебирать бумаги:
— Как вы назвали это поселение? Шкан-дiy-б-ка? — с трудом выговорил этот важный парижский метр странное иностранное слово.
— Да, именно так. Впрочем, наверняка можно посмотреть в паспорте у мамы. Она же там и родилась.
— Непременно. Непременно… А, кстати, вы случайно не знаете, не увлекался ли он футболом?
— Футболом? Да помилуйте, какой футбол в забытой богом украинской дыре? Впрочем, я вообще о нем ничего не знаю. И, честно говоря, и знать-то не очень хочу.
— Ах, что вы говорите?! Послушали бы вас французские футбольные фанаты лет так сорок пять назад! В клочья бы разорвали, ведь Симон Луговуа был один из лучших хавбеков марсельской «Виржины»! Ну, потом, конечно, как все русские, зазвездел, распоясался, обленился… и выкатился под справедливые крики болельщиков от пинка тренера.
— А как он вообще попал во Францию? Из Союза ведь никого не выпускали, тем более на Запад.
— Ну, кое-кто сюда попадал по работе — дипломаты, журналисты…
— Неужели он был дипломатом? Из Шкандыбки-то?
— Нет, разумеется. Он был моряком торгового флота. Сошел на берег в увольнение, отстал от группы, загулял с какой-то портовой девкой. А утром, когда девка его вышибла, оказалось, что пароход уже ушел. Тогда-то он и решил бежать. Но не в консульство и не в представительство Морфлота, а в полицию, просить политического убежища. Спонтанное, импульсивное решение. Едва ли в тот момент он помнил про свою женщину и дочь, оставшихся дома.
— И что потом? — вдруг тихо прошептала Самсут, которая только сейчас в полной мере осознала, что речь, собственно говоря, идет о ее родном деде. И ведь, похоже, что точно он. Потому что это именно у нее в роду все мужчины ненормальные. Что один, что другой, что третий. Неужели теперь и Вана, не приведи Господи, в будущем тоже ожидает что-нибудь подобное? «А ведь задатки у него к этому есть, ох, как еще есть!» — сокрушенно подумала Самсут, и неожиданно спросила:
— А можно мне увидеть, как он выглядел?
— Почему нет? Перед нашей встречей я, разумеется, достал старые журналы, и надо сказать, вы меня не разочаровали.
— То есть?!
— То, что кровное сходство вполне прослеживается, краниологические параметры, надбровные бугры… — Шарен сдвинул брови и принялся шарить по Самсут холодным взглядом.
Она поежилась, чувствуя себя препарируемой мышью, но адвокат и ухом не повел.
— Да-да. Третичное расположение носогубных складок… Откиньте-ка волосы, мадам. Именно. Именно! Постановка второго ушного хряща. Блестяще. Опустите.
— Хватит! — разозлилась Самсут. — Я, кажется, просила вас показать фотографии. Я, кажется, все-таки и в самом деле наследница!
— Безусловно! — совершенно не реагируя на ее тон и продолжая что-то домысливать, согласился Шарен. — Прошу.
И с этим словами он протянул Самсут несколько старых журналов, а заодно и целую пачку переснятых фото.
Какую-то долю секунды Самсут, не двигаясь, смотрела на протянутые ей фотографии. Нужно ли поднимать то прошлое, которое всё равно прошло и в котором уже ничего не изменишь — ни плохого, ни хорошего? Она всю жизнь прожила без этого знания — и ничего.
«Вот именно ничего! — вдруг оборвал ее сомнения ее же собственный внутренний голос, до боли знакомым хрипловатым баском покойного Самвела-аги. — А из «ничего» и выходит ничего — древняя истина. А ведь все могло повернуться по-другому — и, может быть, и сейчас еще не поздно… Не трусь, солнце души моей. Армянам не пристала трусость!»
И Самсут решительно высыпала фотографии на столик…
* * *
Сначала на нее посмотрело простое русское лицо типичного человека пятидесятых годов, с которого простоватости и хитроватой наглости не убрали ни заграница, ни деньги, ни слава. Это был тот распространенный тип мужичка, который, что называется, всегда «себе на уме», внутренне уверенный в своем превосходстве над всеми — будь то французский президент или великий философ. Честно говоря, Самсут терпеть не могла этот типаж, которого от Достоевского до наших дней полно по всем русским деревням, да и городам тоже. Надо же, и это — ее предполагаемый настоящий дед?! Ни красоты, о которой говорила тогдашняя гостья, ни сходства с собой она явно не видела. И Самсут почти разочарованно отложила фото.
— Может быть, он вам больше понравится в деле? — усмехнулся Шарен, заметив ее реакцию. Самсут нехотя взяла журналы. — Седьмой номер за пятьдесят седьмой год, страница тридцать семь.
Здесь дело обстояло уже лучше: человек был сосредоточен на своей работе, которую, по всей видимости, и впрямь делал неплохо. Больше того, в его лице явно сквозила целеустремленность и вера в удачу. Посмотрев на этого азартного и одновременно серьезного футболиста, Самсут едва не со смехом подумала, что именно такое выражение лица всегда присутствовало у матери, когда та собиралась в магазин с твердым намерением во что бы то ни стало купить ту или иную модную тряпку.
— О, я вижу, теперь вы более удовлетворены, — тоже улыбнулся все подмечающий Шарен. — В таком случае можно продолжить… Видите ли, такие молодцы нигде не пропадают — разве только в вашей дикой советской стране. В любом цивилизованном государстве они так или иначе пробивают себе дорогу, и наш клиент тоже недолго пребывал в безвестности. Впрочем, во Франции для спортивного и не очень принципиального мужчины всегда есть какой-нибудь выход. Например, иностранный легион. И Симон… тогда еще, кажется, Семен… не преминул им воспользоваться. Тем более, тогда был Алжир…
— Так, может быть, он служил там с самим Аленом Делоном?! — вдруг неожиданно даже для самой себя ахнула Самсут.
— Не исключаю, мадам, не исключаю и этой возможности. Но смею заметить, сослуживцев у Алена Делона с каждым годом становится все больше, — усмехнулся он, отрезвляя собеседницу. — Однако вернемся к нашим баранам… ах, простите мне эту двусмысленность… В Алжире было тогда действительно жарко, и французы драпали, задрав, пардон, хвост. Семен же, как большинство русских, был человек, в общем-то, добрый, и, когда мог, как говорят, помогал и беженцам, и алжирцам. Где-то уже под Блидой ему попался потерявший голову от страха клерк немалого ранга по фамилии Марсиласи, который хотел одновременно спасти и жизнь, и важные документы, бывшие в его ведении. Дело почти безнадежное в той ситуации, и, скорее всего, несчастный Марсиласи сгнил бы где-нибудь в сточных канавах Блиды, но на его удачу ему попался ваш, пока еще гипотетический, дедушка… Или уж он попался дедушке — теперь это покрыто мраком… Суть, однако, заключается в том, что добрый Семен умудрился вывезти из горящего города не только дрожащего чиновника, но и его машину с документами. Марсиласи получил за этот подвиг орден «Почетного легиона», а вот про унтера Иностранного легиона при этом все забыли.
