Она сошла с трамвая и тихонечко, чтобы не потревожить сердце, побрела к растворенным кладбищенским воротам. Вошла, прошла немного по главной аллее и увидела скамеечку. Села, достала лекарство и запивку, отвинтила крышечку с бутылки, накапала в нее 30 капель, долила слабеньким чаем с лимоном, выпила, потом еще запила несколькими глотками уже прямо из бутылки. Облокотилась на спинку скамьи и стала ждать, пока ей полегчает.
И вдруг неожиданно вспомнила, как последний и единственный раз была она на этом самом кладбище! Боже мой, это сколько же лет тому назад было? А что считать, когда можно просто сказать, что было это целую жизнь тому назад, а точнее – через три года после войны.
* * *
Леночка росла девочкой спокойной и послушной, каких тогда, через три года после войны, в Ленинграде было большинство. В школе она была отличницей и маме особых хлопот старалась не доставлять. Она понимала, как тяжело маме с ней и с пятилетним братиком Сережкой, капризным болезненным шалуном и маминым баловнем. А как его было не баловать, если малыш, родившийся в конце блокады, все болел и болел? Папу Сережа, в отличие от Лены, совсем не помнил и по молодости лет не понимал, что мама до сих пор о нем тоскует и надеется на его чудесное возвращение – бывают же такие случаи… А Лена мамино горе понимала всем сердцем. Ей тоже было плохо без папы, но она-то знала, что маме еще хуже. Мама даже сердилась на папу.
Отец Лены всю блокаду проработал старшим мастером на Кировском заводе, почти не выходя с него, и редко-редко появлялся дома. А когда блокаду прорвали, он добился отправки на фронт, хотя у него была бронь от завода. И там он погиб «смертью храбрых», как было написано в похоронке. Вот за это мама на него до сих пор и сердится, ведь он мог бы остаться на заводе и уцелеть.
«За Леночкой смотреть особо не надо, она у меня умница! И передник сама себе погладит, и воротничок свежий пришьет и даже чулки сама себе штопает!» – как-то похвасталась мама соседке, а Лена нечаянно услышала и очень обрадовалась. Мама, конечно, и приласкать Лену могла, и на ночь всегда ее целовала со словами: «Спокойной ночи, доченька!», а вот в глаза никогда не хвалила. Наверное, считала, что это вредно – детей в глаза хвалить. Так что больше таких слов в свой адрес Лена не слышала, но и раз услышанного она не забывала и старалась мамины слова оправдать: надеялась, что мама когда-нибудь кому-нибудь еще разок похвалит Лену, а она возьмет и услышит.
А в тот день услышала она совсем другие слова: «Не возвращайся в школу без дневника или без матери!» И от кого услышала – от любимой классной руководительницы Любови Ильиничны, всеми девочками в классе обожаемой Любушки! Одноклассницы смотрели на Лену с осуждением, страхом и тайным стыдливым облегчением, будто каждая думала про себя: как хорошо, что это не с нею случилось…
А что случилось-то? На уроке ботаники, который вела Любушка, вредина Корсакова исколола ей все ноги остро отточенным карандашом. У нее, видите ли, ботинок спереди порвался, стал «каши просить», так она вставила в дыру карандаш и стала им под партой тыкать Лену в ноги. Ну, в общем, Лена терпела, терпела и не выдержала. Она осторожно развела ботинки в стороны, нащупала ими орудие вредной Корсаковой и изо всех сил сжала ботинками: раздался громкий хруст, а потом рев Корсаковой: «А-а! Петрова мой карандаш слома-а-ала!..»
Если бы набраться храбрости и все рассказать по порядку Любушке, то, может быть, ничего бы и не было. Любушка обычно понимала «своих девочек», она даже защищала их от завуча, если они шалили на переменке, бегали по коридору, например. Но у Лены будто язык замерз и не двигался: не станет же она ябедничать на глупую вредину Корсакову, той ведь и так дома за сломанный карандаш достанется.
– Положи мне на стол свой дневник, Петрова! – сказала Любушка.
Лена открыла портфель и почти сразу же увидела, что дневника в нем нет. На всякий случай она выложила все учебники и тетрадки на парту, но дневника не было.
Она догадывалась, куда он пропал. Утром, перед школой, кладя в портфель завернутый в салфетку и газету завтрак, она обнаружила, что чернильница-непроливашка в портфеле каким-то образом перевернулась и уронила большую каплю чернил прямо на обложку дневника. Наверное, Лена немножко перестаралась, когда наполняла ее, вообще-то непроливашки не проливаются, потому они так и называются. Она сменила обложку на дневнике, а надписать его решила позже, в школе. Тут ей в голову пришла мысль: а не запачкались ли чернилами и другие тетради и учебники? Она выложила все из портфеля на стол, чтобы проверить. Потом не просто осмотрела внутренность портфеля, а взяла новенькую промокашку и прошлась по подкладке – не впитает ли промокашка какое-нибудь незамеченное пятнышко чернил? Но больше никаких клякс обнаружено не было, и Лена, торопясь, чтобы не опоздать в школу, сложила книжки, тетрадки и пенал обратно в портфель. Завтрак тоже не забыла. Вот тут-то она, наверное, и проглядела дневник, оставшийся на столе! Поэтому она просто стояла, опустив голову. А Корсакова, поглядывая на нее одним глазом, так и заходилась притворными слезами. Впрочем, карандаша-то ей было и взаправду жаль, не станет же мама покупать ей каждую неделю новый карандаш. Тем более, что придется еще новые ботинки покупать или эти чинить, что тоже стоит денег.
– Где же твой дневник, Петрова?
– Не знаю… Наверное, дома забыла.
Вот тут и прозвучали те ужасные слова:
– Ступай домой за ним. И не возвращайся в школу без дневника или без матери!
Вот тут бы ей собраться с духом и все объяснить, но она не сумела. Постояла еще с минуту, а потом пошла к двери и вышла из класса, так и не сказав больше ни слова.
* * *
Лена позвонила в свой звонок и стала ждать, когда мама откроет дверь. Та вышла раскрасневшаяся и в калошах на босу ногу. Полы мыла в квартире, догадалась Лена: как раз было их дежурство по квартире.
– Я дневник забыла! – сказала Лена.
– Сними ботинки, не затопчи мне пол.
Лена расшнуровала ботинки, сняла их, но тапки из школьного мешка для обуви доставать не стала, побежала по коридору в одних чулках – их дверь была всего третья от входа.
– Тапки надень, ноги промочишь! – запоздало крикнула мама, но Лена уже входила в комнату. Она бросилась к столу и стала искать дневник. А его не было! Она дважды пересмотрела все книжки – учебники и те, что из школьной библиотеки, но все было напрасно, пропал дневник!
Она вышла в пустой коридор: в это время в их довольно шумной коммунальной квартире никого не было.
– Мама, ты мой дневник не видела? Я никак не могу найти…
– Вот сейчас все брошу и пойду искать твой дневник! – в сердцах сказала мама, неся ведро с грязной водой к уборной. – Некогда мне! Мне с Сереженькой к врачу пора идти, анализы сдавать. Ищи сама!
Сереженька, Сереженька, всегда у нее на первом месте Сереженька… Братишка только что переболел ангиной и неделю не ходил в садик; теперь надо было сдавать анализы, чтобы его туда пустили снова.
