Между прочим, милиционеров давно здесь нет. Я уже об этом говорил.
– Не умничай! Говорил… Ты много чего говорил.
– Какая муха тебя укусила? Завести скандал с утра пораньше – это надо уметь.
– Муха? Это ты называешь мухой!? – Она схватила дамскую сумочку, которую забыла Лолита, и запустила ею мне в голову. – Похабный сатир! Он, видите ли, всю ночь развлекался с какой-то прошмандовкой, а я зубами в холодном погребе щелкала.
– Не груби старшим. И не преувеличивай своих страданий. Нужно было включить обогреватель. Кстати, по поводу чая – едва не забыл: я ведь дал тебе вчера китайский термос с чаем, наполненный доверху. Думаю, что ты не выпила и половины.
– Он думает… – Каролина независимо фыркнула и скорчила презрительную мину. – Я имела возможность видеть, чем ты думаешь.
– Неужели ты подглядывала? Ах, как это неприлично…
Меня распирал смех. Представляю, каково было несчастной Каролине наблюдать через окно за гимнастическими упражнениями, которыми я занимался с Лолитой. Теперь мне стала понятна ярость девушки, не сумевшей совладать со своими нервами. А ведь она ревнует! Вот те раз…
– Кто бы говорил о приличиях.
– В своих страданиях ты сама виновата.
– Как это – сама?
– Нечего было торчать под окнами. Зашла бы – и дело с концом. Мы бы тебе были очень рады.
– Я в групповом сексе не намерена участвовать! – отрезала Каролина. – Это омерзительно.
– Согласен. Но у меня даже мысли такой не было. Посидели бы чинно и благородно, попили чаю…
Каролина уставилась на меня с остолбеневшим видом. Она никак не могла понять, шучу я или говорю вполне серьезно. Я ответил ей взглядом невинного агнца.
– Не-на-ви-жу… – Она произнесла это слово по слогам, сквозь зубы, – и неожиданно разрыдалась.
Я утешал ее, как умел. Каролина никак не могла остановиться, плакала взахлеб, орошая слезами все, что только можно было. Мои носовые платки вскоре стали мокрыми, поэтому пришлось взять полотенце.
Я ее понимал. И даже сочувствовал. Все ее треволнения – праведные или нет, не знаю, и не готов судить – сконцентрировались в отчаяние, выплеснувшееся наружу соленым бурным потоком.
Наконец она притихла, лишь горько всхлипывала. Мы представляли собой идиллическую картину, где-то похожую на известное полотно старинного мастера под названием "Возвращение блудного сына".
Сидя на кровати, Каролина спрятала голову у меня на груди (или несколько ниже – не суть важно) и вполголоса стенала. А я, закутавшись в белую простыню, как брамин-йог, – мне так и не удалось одеться – покровительственно поглаживал ее по голове, стоя перед девушкой в позе заботливого родителя, жалеющего свое неразумное чадо и отпускающего ему грехи. Так продолжалось добрых полчаса.
– Будет тебе… – наконец сказал я строго и отстранился. – Иди в ванную. Горячий душ тебя взбодрит и освежит. А я тем временем приготовлю яичницу… и чай, если не возражаешь.
Она покорно кивнула и скрылась за дверью ванной…
Завтракали мы в полном молчании. Говорить было не о чем. По крайней мере, пока. Каролина сосредоточенно жевала, не поднимая глаз от тарелки.
Мы так увлеклись процессом принятия пищи, что не услышали шагов под окнами. Зосима вошел без стука.
Он был чем-то сильно расстроен. Сняв обувку, – на этот раз мой приятель предпочел бахилам сандалии – он с убитым видом уселся возле двери и начал раскуривать трубку. Зосима даже забыл поздороваться.
– У тебя что-то стряслось? Неужели Машка заболела? – спросил я, недоуменно хмурясь.
– Машка в порядке… – Зосима тяжело вздохнул.
– Только не вздыхай, как беременная корова, а объяснись.
– Дык, я потому и пришел… – Он выпустил клуб дыма. – Беда пришла, Иво…
– Нашел чем удивить. В последнее время беда из нашей деревни и не уходила. Она здесь получила постоянную прописку. – Я искоса взглянул на вялую Каролину.
Удивительно, но на слова Зосимы она почти не среагировала, только мельком посмотрела в его сторону с полным (а может наигранным) безразличием.
– Ну, и в чем она заключается, твоя беда? – Я тоже закурил.
– Ты знаешь, почему к нам врачей прислали?
– А он их об этом всю ночь расспрашивал, – неожиданно вступила в разговор Каролина, криво ухмыляясь.
Зосима посмотрел на нее с недоумением.
– Барышня не ведает, что говорит, – сказал я с отеческой заботой в голосе. – Ей сильно нездоровится.
– А-а… – Зосима понимающе кивнул. – Попрошу Дарью, пусть придет.
Бабка Дарья слыла в деревне ведуньей и народным лекарем. Действительно, в военные годы она служила медсестрой в госпитале и даже ассистировала во время хирургических операций.
Однако, несмотря на некий опыт, ее методы лечения резко отличались от общепринятых. Бабка Дарья болезни заговаривала.
Правда, этим дело не ограничивалось. После различных шаманских манипуляций она давала больным высушенные травы, коренья и порошки с обстоятельными разъяснениями на предмет их употребления. И что самое интересное – ее несколько необычные методы врачевания были весьма эффективными.
– Трепло… – фыркнула Каролина и посмотрела на меня уничижающим взглядом.
Я ожидал, что разразится гроза, но, похоже, ночные треволнения отобрали у нее слишком много сил. Она молча встала и начала мыть посуду.
Это уже прогресс, отметил я про себя не без удивления. Если так пойдет и дальше, то есть шанс воспитать кому-то еще одну добропорядочную жену, беззаветную хранительницу семейного очага.
– Так на чем мы остановились? – обернулся я к Зосиме. – О каких несчастьях ты говорил?
– Дык, это не я говорил, а Лев Борисович…
– Даже так… Он что, снизошел до разговора с тобой?
– Ну, не совсем… – Зосима почему-то засмущался. – Они вчера немного того… Ну, значит, выпили… крепко…
– Да не мямли, говори как есть! Кто это – "они"?
– Пал Палыч и Лев Борисович.
– Понял. Итак, вчера – видимо вечером – эти два достойных господина устроили мальчишник. Верно?
– Я об этом и говорю.
– И пригласили тебя составить им компанию.
– Что ты! – испуганно отмахнулся Зосима. – Такие большие люди…
– Это ты в точку…
Лев Борисович, как и квартирант моего приятеля, тоже не страдал недостатком веса. Он был на голову выше Пап Палыча и не менее чем на двадцать килограмм тяжелее.
– Ну, и что дальше? – Я видел, что Зосима просто не решается сказать мне нечто важное, и, скорее всего, очень неприятное.
– Они закрылись на половине Пал Палыча… – Зосима замялся, не отваживаясь разгласить свою постыдную – с его точки зрения – тайну.
