– Этих ученых нужно держать в клетках, под замком, – сердито заявил Зосима. – Все беды от них.
– Не скажи. Еще есть так называемые политики. Это двуногие млекопитающиеся особого вида. Вот от них и происходят самые большие пакости. У политиков все отморожено – и совесть, и честь, и душа. Создается впечатление, что их заслали к нам с другой планеты враги землян.
– Точно. При Сталине было… вспоминать не хочется.
– И не нужно. Пора эту трахнутую молью личность кавказской национальности забыть в чулане. Без него хватает проблем. У нас теперь новые вожди, а идею коммунизма мы благополучно похерили.
Политический диалог продолжался еще часа три – пока не подоспел гусь, который мы запекали по специальной походной технологии.
Обмазав тушку птицы, нафаршированную изнутри травками Зосимы, глиной, мы засыпали ее тлеющими угольями, и пока ждали результат наших поварских ухищрений, отдали должное походной фляге с водкой, которую я всегда брал с собой – для поднятия морального тонуса. В качестве легкой закуски нам пригодилась ежевика, кусты которой, сплошь усыпанные спелыми ягодами, росли здесь в изобилии.
Мясо запеченного гуся таяло во рту. Ведь при таком способе готовки весь сок птицы и ее жир остается внутри, поэтому вкус продукта получается просто потрясающим. А если учесть, что мы обедали на природе, в тенечке, то и вовсе станет понятным наше состояние полного блаженства и умиротворенности.
Перекусив, как следует, Зосима закурил трубку, на это раз набив ее голландским табаком. Я невольно позавидовал ему – по окрестностям потянуло медовым запахом, и мои сигареты вдруг показались мне какими-то пресными и чересчур слабыми.
– Где сегодня отаборимся на ночь? – спросил я, с сожалением посмотрев на остатки нашего пиршества.
С виду упитанный и габаритный гусь на поверку оказался не таким уж и большим. Похоже, нам придется хорошо постараться, чтобы не остаться без ужина. Мы надеялись оставить несколько кусков мяса на вечер, но как-то так получилось, что съели все без остатка.
– А где бы ты хотел? – парировал мне Зосима.
– Домой возвращаться не хочется…
– Что там делать, – охотно согласился мой добрый друг. – Неплохо бы нам дня три-четыре побыть в лесу.
– Это почему? – спросил с внезапно вспыхнувшим подозрением.
Зосима замялся, но под моим суровым взглядом начал колоться:
– Черные по деревне ходили… расспрашивали… – ответил он неохотно.
– Да ну? Ишь ты, зашевелилось змеиное гнездо… И что их интересовало?
– Дык, это, не появились ли у нас чужие люди.
– К тебе тоже заходили?
– Да. Ни свет, ни заря.
– И что ты им ответил?
– Чужих в деревне нет. Кроме вас, соколики.
– Так и сказал? – спросил я недоверчиво.
– А что мне с ними, детей крестить? К тому же ты не чужой, а наш. Это им тут делать нечего, они пришлые… христопродавцы!
– Ты… знаешь?…
– Догадался, – буркнул Зосима. – Всех черных петухов в округе извели, режут да перья и кости на кострах жгут. Правда, хорошие деньги за кочетов платят. Вот бабы-дуры и несут…
– Ты что, знаком с оккультизмом? Откуда знаешь, что они перья и кости сжигают?
– И кровь пьют, – неумолимо продолжал Зосима, побледневший от волнения. – У меня есть нос и уши. Я все чую и слышу. А что не увижу, то домыслю. Или… – Он вдруг умолк.
– Что – или? – не отставал я.
– Мне ОНИ все расскажут, – шепотом ответил Зосима, кивком головы указав в сторону ДЕРЕВА. – Конечно, если захотят.
– Понял. – Я ухмыльнулся. – Там и впрямь находится большой дубовый Буратино. Только нам от этого не легче. Эти черные вороны – очень неприятные типы. И похоже, весьма опасные.
– Им тут долго не быть, – уверенно заявил Зосима.
– Ты что, гадал на картах?
– ОНИ ожили, – снова указал Зосима в сторону дуба-патриарха. – Это добрый знак. В беде нас не оставят.
– А я так думаю, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. С этой гнусной сектой надо кончать. Загадили своим присутствием всю нашу округу. Вонючки.
– Ты думаешь, что с ними легко покончить? – В голосе Зосимы прозвучал скепсис.
– Отнюдь. Но да обрящет ищущий. На худой конец, попрошу помощи у наших общих корешей. На такие дела они мастаки.
– Это ты о ком?
– Чижик-пыжык, где ты был… – спел я начало стариной детской песенки.
– А-а… – понял Зосима. – Рыбаки с электроудочкой. Те, что построили беседку и причал…
– Ну да. Теперь такие считаются хозяевами жизни. Думаю, Лагин-Чиж не откажет другу разлюбезному, то бишь мне, в маленькой просьбе. И его банде развлечение, и нашей деревне корысть. Мне он задолжал много, даже очень много, – свою никчемную жизнь. Так что пусть отдает должок. Как по мне, так надо вообще сжечь на хрен избу Киндея, чтобы она больше людей не смущала.
– Дык, это, пустые слова говоришь, – с осуждением сказал Зосима. – Сжечь не получится.
– Как тебя понимать?
– Изба заколдованная. Право слово.
– Я так и знал! «В заколдованных, дремучих, страшных Муромских лесах всяка нечисть бродит тучей, на проезжих сеет страх…» Нет, мы точно возвращаемся к невежественному средневековью. Зосима, смотри на жизнь проще. Зри в корень. Все, нету больше никаких Соловьев-разбойников и колдунов-вещунов. Остались лишь чиновники. Правда, они пострашнее гоголевского Вия – как позырят своими ненасытными глазищами, так рука сама в карман лезет, чтобы дать им мзду.
– Это ты так считаешь, что нет, – не соглашался со мной Зосима. – Потому как городской. Там машины, тротуарная плитка, паркет. Все живое закатано под асфальт. А здесь – вольная природа. Она существует по своим законам, нам непонятным. И долго терпеть надругательство над собой не позволит.
– Тебя нужно записаться в «Гринпис». В этой конторе ты со своим видением окружающего мира произведешь фурор и станешь главным закоперщиком.
– Куда записаться? – не понял Зосима.
– Есть такая международная организация, которая защищает природу. Правда, толку от нее… Глас вопиющего в пустыне. Но энтузиастов там любят. Может, даже зарплату тебе будут платить. Ты когда-нибудь получал зарплату? Я не говорю о пенсионных деньгах.
– Нет, не получал, – сердито ответил Зосима. – Нам в колхозе писали трудодни. А на них выдавали зерно, сахар, подсолнечное масло… если, все это, конечно, было в колхозном амбаре.
– А если не было?
– Тогда мы шли, и сами брали… с полей.
– Воровали, значит, – констатировал я с иезуитской усмешкой.
