…Монет в Руссии четыре рода: московки, новгородские, тверские и псковские. Московская монета не круглая, но продолговатая и почти овальной формы, называется „денга
[42]
“ и имеет различные изображения. На древнейшей с одной стороны изображена роза, а с другой — человек, сидящий на лошади; другие с обеих сторон имеют надписи. Шесть таковых монет составляют алтын, 20 — гривну, 100 — полтину, 200 — рубль, который на наши деньги равняется 6 флоринам
[43]
.
Тверская монета имеет с обеих сторон надпись, а цена ее равна с московскою. На монете новгородской с одной стороны изображен князь, сидящий на престоле, и пред ним кланяющийся человек, а с другой стороны надпись. Монета сия вдвое дороже московской. Гривна новгородская содержит в себе 14, а рубль — 222 деньги. Псковская монета с одной стороны представляет воловью голову в короне, а с другой — надпись. Кроме того, у псковитян есть еще медная монета, называемая „полани“ (полушка); 60 таковых монет равняются ценою московской деньге.
Золотых монет русские сами не чеканят, но употребляют по большей части венгерские, а иногда и рейнские и часто переменяют им цену. По причине соседства употребляют также и рижские рубли, из коих каждый равняется ценою двум московским. Монета московская делается из чистого хорошего серебра, хотя иные бывают иногда с примесью.
Почти все московские золотых дел мастера чеканят монету. Кто принесет слиток чистого серебра и пожелает получить за него монет, тогда взвешивают монеты и серебро и таким образом платят ровное количество…»
Где-то ударили в колокола, и толстые стены здания завибрировали; Бомелиус болезненно поморщился. Привычка московитов и радости и беды сопровождать колокольным звоном выводила его из себя, заставляла сильно нервничать. Когда он сказал об этом своему коллеге доктору Арнульфу Линдсею, который недавно возвысился (черная болезнь ему в печень!), стал лейб-медикусом царя Иоанна Васильевича, тот усмехнулся и ответил: «Русские говорят, если на человека плохо действует звук колокола, значит, внутри его сидит бес».
На этом разговор и закончился. Но с той поры Бомелиус, засыпая, начал видеть разные непотребные картинки: зеленых карликов, которые плясали у него на животе, зазывно подмигивающих голых женщин в чешуе и с рыбьим хвостом, плескавшихся в кадках русской общественной бани, черных мавров с острыми белыми зубами, разжигавших костер под его пятками.
А однажды лекарю приснилось огромное чудище, одновременно похожее и на козла и на человека. Увидев Бомелиуса, рогатый монстр расхохотался и насадил его на золотые двузубые вилы — точно такие, какими пользовался Иоанн Васильевич во время застолий, только гораздо большего размера. Боль от уколов была настолько явственной, что лекарь, у которого напрочь пропал сон, даже смазал со стенаниями больные места специальной обезболивающей мазью собственного приготовления.
Колокол отзвучал, и в комнате-келье снова воцарилась почти могильная тишина. Над Москвой вставал ясный рассвет, но Бомелиусу в узкое оконце был виден лишь кусок серого неба.
Добавив в каламарь чернил и сняв со свечей нагар, лекарь снова взялся за свой нелегкий труд. Он не любил писанины и никогда не отличался успехами в эпистолярном жанре, поэтому даже рецептуру создаваемых им мазей и настоек Бомелиус записывал мало понятными закорючками, похожими на пиктограммы. Но донесение Уолсингему было гораздо важнее всех рецептов, вместе взятых, и лекарь, наступив на горло своей песне, усердствовал как монах-писец, копирующий старинные тексты, — тщательно выводил каждую букву и старался, чтобы рядки были как можно ровнее.
«…За речкой Неглинной на поле, называемом Нарбат
[44]
, в расстоянии полета стрелы от крепости, Иоанн Васильевич выстроил в 1565 году обширнейшее подворье, которое называется Опричнина, — то есть, особое жилище, где сам государь пребывает с многочисленным отрядом своих приспешников, отобранных из самых сильных мужчин, которых он держит для своей охраны, как турок-янычар. Их у него почти двадцать тысяч, и из них большая часть стрелки с длинными пищалями; остальные наступают с копьями и луками, вооруженные пиками и кольчугами.
Какие бы товары ни привозились в Московию из-за границы, обо всех надо объявлять у начальника таможни и показывать; и они рассматриваются в установленный час и оцениваются, после же оценки никто не осмеливается ни купить, ни продать, если прежде они не будут показаны великому князю. Это ведет к тому, что купцы дольше, чем следует, задерживаются и терпят убытки. Когда же из Литвы в Московию отправляются послы от короля Польского, тогда все купцы разных наций, принятые послами под свое покровительство, могут идти в Московию без таможенников и имеют достаточное содержание из казны великого князя Московского.
В Московию ввозятся следующие товары: сукно всякого сорта и цвета, шелк и шелковые одежды, затканные золотом или серебром, драгоценные камни, золотые нитки, жемчуг и всякого рода драгоценные металлы. Кроме того, перец, шафран, имбирь и прочее.
Сама Московитская провинция не очень обширна и не слишком плодородна, так как почва повсюду песчаная. К этому добавляется неумеренная и часто суровая неустойчивость климата, ибо вследствие суровой зимы посевы не вызревают. Даже ветки фруктовых деревьев иногда совершенно погибают в суровые зимы. Да и людей, окоченевших от холода, часто находят мертвыми под открытым небом в телегах; мало того, лесные медведи, гонимые голодом, и то покидают леса, разбегаются по соседним деревням и врываются в деревенские дома. И такой чрезмерный холод сменяется в свое время засушливым летом, так что иногда пруды и реки совершенно пересыхают от чрезмерного зноя. Луга и хлеба иногда выжигает как огнем. Но такой страшный зной свирепствует обычно не более семи дней.
В этой провинции мало меда и диких зверей, за исключением зайцев, которых в ней водится неимоверное количество. Хлебом и местными овощами она изобилует, вишен же нигде нет во всей округе, а плоды других деревьев хотя и имеются, но невкусные…»
