Иван перевел купленную у генуэзца книгу на русский язык за четыре месяца неустанных трудов. И с той поры его успехи в составлении гороскопов очень быстро пошли в гору. Бомелиус даже начал недовольно ворчать, потому что Ворон стал отбирать у лекаря его хлеб. Ворчал и удивлялся — откуда у бывшего разбойника такие потрясающие способности в астрологии?
Иван благоразумно утаил книгу от своего хозяина. Чем больше он с нею знакомился, тем сильнее росла его убежденность, что этой книге просто нет цены…
Наконец Ворон вышел на Варьскую улицу. Она была главной артерией Великого посада. Одним концом улица выходила к торговым рядам и Кремлю, другим — к городскому рву. Варьская улица продолжалась и за рвом, отделявшим укрепленную часть города от его слобод, дальше шла к Яузе, а за Яузой мимо слобод, сел и деревень уходила на восток.
Варьской улицу называли старожилы, но гости уже знали ее как Варварку, или Варварскую улицу. Свое новое название улица получила после того, как московский гость Юрий Урвихвостов построил здесь в 1514 году церковь Святой Варвары Великомученицы.
Район Варварки и Подола, примыкавший к городскому торгу, был очень оживленным. Там стояли гостиные дворы и дома крупных московских купцов.
На Варварской улице находился старый Денежный двор, а возле каменной церкви Святой Варвары, в бывших палатах Урвихвостова, разместился Английский двор.
На Варварке с повеления Иоанна Васильевича был построен и Устюженский гостиный двор, позади которого обычно останавливались армянские и греческие купцы. Кроме того, на Подоле находился еще и Купеческий двор, или Купетцкая палата.
Варьская улица издавна была застроена церквями. Церковь Святой Варвары находилась почти рядом с церковью Максима Исповедника, за которым, рядом с тюрьмой, помещался Георгий Страстотерпец. На другой стороне улицы была церковь Воскресения Христова, с той же стороны располагалась церковь Рождества Предтечи.
Местность около церкви Георгия носила характерное прозвище «что на Псковской горе». Обычно в этом районе селились псковичи.
Едва оказавшись на Варварке, Ворон попал в окружение сбитенщиков, саечников, пирожников, гречевников, блинников, квасников и харчевников.
— А кому блины с пилу с жару! — верещала дорожная тетка в цветастом платке.
— Сбитень
[136]
пей на посошок и откушай пирожок! — вторил ей разбитной малый в заячьем треухе. — Пироги с рыбой, зайчатиной и требухой! Навались, народ честной, пирожок купи мясной!
— Саечку, саечку купи! — уговаривала старушка, словно просила милостыню. — Скусная-я…
— В Москве колачи, как огонь, горячи! — надрывался бойкий малец.
— Где кисель, там и сел, где пирог, тут и лег! — хвалил свой товар солидный дядька с бородой до пояса.
— Живем не мотаем, а пустых щей не хлебаем! Хоть сверчок в горшок, а все с наваром бываем! — пытался перекричать всех тощий, как пономарь, сиделец. — Заходи, не пожалеешь!
— Курочка ряжена, требуха перепарена, кобылка гусятинки да стегно поросятинки! — завлекала проголодавшихся быстроглазая дебелая молодица с румянцем на всю щеку.
Харчевники уговаривали посетить их «заведение» солидно, с подходом, намекая, что с морозцу неплохо бы выпить сбитня и откушать горячих щей:
— Щец с мясом, ушица рыбная, царская, ложку проглотишь… — заговорщицки подмигивал Ворону дородный харчевник. — Колачи простыя и сдобные… Сбитень горячий и хмельной, как зеленое вино. Испей — не пожалеешь…
Иван не удержался и выпил кружку горячего сбитня — для сугреву. (Сбитень и впрямь был крепче, чем обычно.) Дело шло к весне, солнце стояло уже высоко, но легкий морозец все еще пощипывал щеки и забирался за ворот кафтана.
Закусив калачом, Ворон бодро пошагал дальше, к Сурожским рядам. Там он долго не задержался. Прикупив китайки, бывший разбойник направился в портновскую мастерскую, где ему пообещали выполнить заказ к Сретенью Господнему.
Покинув портновскую мастерскую, Ворон направился к Варварским крестцам. Крестцами в Китай-городе назывались те места, где находились часовни, в которых приводили к крестному целованию народ в особенно важных случаях, а также объявлялись царские и патриаршие указы. Сюда же привозили трупы безродных тюремных узников, умерших в тюрьме или под пытками, для сбора денег на их погребение.
Перед Семиком на эти же крестцы вывозили из убогих домов содержавшихся там подкидышей и там их брали на воспитание бездетные супруги. Таких крестцов в Китай-городе было три: Никольский, Ильинский и Варварский.
Варварский крестец получил свое название от церкви Святой Варвары. Тут продавались знахарями целительные травы и заговаривались разные болезни. Бомелиус дал задание Ивану купить какие-то корешки для своих лекарских целей.
Ворон побаивался знахарей, которых многие считали колдунами. И в то же самое время его тянуло к ним. Обладая великолепной памятью, которую он еще больше развил под началом Бомелиуса, Иван, толкаясь на Варварских крестцах в основном среди бедноты (впрочем, сюда хаживали и люди с достатком), ловил на слух знахарские заговоры и запоминал их. Зачем? Этого он и сам объяснить не мог.
Просто он ЗНАЛ, что за простыми с виду словами (а иногда и вовсе тарабарщиной) скрывается какая-то неведомая сила. Откуда это знание приходило к Ворону, он понятия не имел. Но когда, слушая торопливый шепот знахарки, Иван закрывал глаза, то перед его внутренним взором начинали появляться странные видения — иногда разноцветные, приятные, а временами зловещие, серые и черные.
Это всегда было ново и необычно. Ворон чувствовал, как в жилах начинала быстрее бежать кровь, мысли обострялись и воспаряли на огромную высоту, а тайны мироздания, заключенные в астрологические таблицы, становились ему гораздо понятнее.
После посещения Варварских крестцов гороскопы Ивана становились необычайно точными. А уж гадание получалось выше всяких похвал. Ему будто кто со стороны подсказывал нужные слова.
— …Господи, благослови! У рабы божьей в белом теле есть белый черноголовый червяк-змеевик. У этого червяка есть 12 жен. Как в поле трава-болтанка, я ее с полем выполю, у белого червяка змеевика жен повыберу. Бел червяк-змеевик, но не ешь белого тела, горячую кровь, жилы-поджилы, а ешь горькую осину от корня до самой вершины…
Старая Благуша, одна из самых сведущих в знахарском деле, шепталась с молодицей, явно купеческой женой или дочерью, судя по одежде. Молодка была в беличьей шубе, крытой цветной тафтой
[137]
и модных сапожках, расшитых жемчугом. Намазанное белилом лицо, нарумяненные щеки и подведенные сурьмой глаза и брови подчеркивали статус молодой женщины. Но даже этот варварский макияж не мог скрыть ее болезненный вид.
