После отмены опричнины в Царев кабак позволили заходить не только гостям Москвы, но и посадским, а также крестьянам. В кабаке можно было лишь пить, не закусывая. Приносить свою закуску строго воспрещалось.
В кабаке на Балчуге обычно играли в «зернь»
[142]
на деньги и часто дрались, чего Ворону очень не хотелось. Однажды он уже «отметился» здесь, — сразу по приезду в Москву — свернув двум молодцам челюсти по пьяному делу, и с той поры Царев кабак обходил стороной.
Неровен час, заберут в Разбойный приказ, раскроют его личность и тогда пиши пропало…
Тайная корчма, куда Ворон привел Ондрюшку, находилась в Кожевенной слободе. Здесь жили и работали преимущественно кожевники.
Сложный процесс выделки шкур, включавший такие операции, как снятие мездры, сгонка волоса, золение, квашение и солевание, сушка, мятье, дубление и крашение, предполагал большое количество воды, загрязненной известью, селитрой, перебродившим квасом, березовым дегтем, протухшим свиным салом, применявшимся при жировании кож, и прочими веществами. Вода скапливалась в лужах и колдобинах, распространяя по округе сильную вонь, особенно летом. Поэтому в Кожевенную слободу государевы слуги заглядывали редко и тайная корчма, которую держал отставной стрелец, безногий Куземка, приносила немалый доход.
Корчму огораживал высокий тын с деревянными воротами. В калитке было проделано зарешеченное окошко, а возле него на цепочке висел деревянный молоток с длинной ручкой. Ворон взял его и с силой постучал в ворота.
Едва раздался стук, как во дворе бешено, взахлеб, залаяли сторожевые псы. Обычно Куземка лично выходил во двор и внимательно рассматривал через окошко будущего клиента своего тайного заведения. Если гость вызывал подозрение, он спускал на него собак, для чего между воротами и землей был оставлен небольшой зазор.
— Кто таков? — раздался знакомый Ивану басовитый голос.
В окошке появилось угрюмое бородатое лицо, исполосованное шрамами. Куземка был храбрым воином и дослужился до стрелецкого десятника. Быть бы ему сотником, которому полагался большой надел земли, да вражеская пуля лишила его ноги, оставив храброго стрельца на бобах. Но деньги у него водились, и обозленный на власть Куземка, который уже не боялся никого и ничего, не долго думая, открыл тайную корчму, оказавшуюся весьма доходным местом.
— Свои, — весело ответил Ворон.
— Свои у нас за возом бегают, — недружелюбно ответил Куземка. — Ты кажись или проваливай подобру-поздорову.
— Али не узнал? Ивашка я, Рыков. Дохтура Бомелия помощник. Со мной старый приятель, надежный человек.
— А… Ну тады заходи…
К Ивану содержатель корчмы относился с уважением и даже угодливо. В сырую погода его культя начинала ныть и болеть, и Куземка готов был из-за этого на стенку лезть. Даже хлебное вино не помогало, хоть целую корчагу выпей. Снадобья Ивана, составленные по рецептам Бомелиуса, облегчали Куземке жизнь, поэтому имя царского лекаря не вызывало в нем неприятия, присущего простому люду, который считал «дохтура» Елисейку колдуном и злодеем.
Впрочем, Ворон не особо разглашал, что является помощником Бомелия. Об этом знали немногие, в том числе и Куземка. Народ московский шебутной, по пьяной лавочке могут и пришибить где-нибудь в темном углу. Объясняй потом, что ты всего лишь слуга и к темным делишкам «дохтура» не имеешь никакого отношения…
Народ в корчме собирался самый разный, большей частью работный люд. Среди постоянных клиентов Куземки были и портные, и сапожники, и даже оружейных дел мастера, ремесленная элита.
В углу, подальше от света, гужевали бездельники-ярыжки. От них нигде не было спасу. Где и как они добывали деньги, никто не знал, но каждый день у них начинался с посещения харчевника и непременной кружки хмельного сбитня, а с обеда до самого вечера ярыги обретались в корчме — и тепло, и сытно, и зеленое вино не дорого, и никто взашей не гонит.
Ворон заказал мясные щи, полную миску отварного мяса, стопку блинов с медом количеством двадцать штук, ковригу хлеба, корчагу кваса и четверть хлебного вина. Он никуда не торопился, потому что Бомелиус куда-то уехал вместе с Томасом и наказал ждать его только к завтрашнему дню. Иван подглядел, что они полночи кропали в кабинете лекаря какую-то бумажку, но что в ней было написано, он не знал.
Бомелиус заставил его до утра просидеть возле своих колб и реторт. Ворон должен был следить, чтобы не погасли каганцы, на которых грелись растворы. Но Иван смекнул, что его заперли в лаборатории на ключ из-за предосторожности — чтобы он случаем не выведал какую-то опасную тайну.
«Очень мне хотелось! — думал возмущенный Ивашка. — И хорошо, что я тут сижу. Мне ваши тайны могут стоить головы… А все же, что это там Томас так тщательно выписывал, даже язык высунул от напряжения?»
Он все-таки ухитрился открыть врезной аглицкий замок на двери лаборатории с помощью подручных средств; что-что, а это Ворон умел делать не хуже какого-нибудь ночного татя. Однако дальше гляделок через щель дело не пошло — стол Бомелиуса находился возле книжного шкафа, в дальнем конце кабинета.
Иван лишь отметил, что Томас писал не на бумаге, а на пергаменте. И не только писал, но и что-то рисовал.
Ондрюшка ел так, будто опасался, что у него отнимут миску со щами.
— Да ты, парень, не гони… — рассмеялся Иван и с удовольствием выпил врастяжку чарку водки. — Нам спешить некуда. Посидим, поговорим… Четыре года не виделись.
— М-м… — лишь промычал в ответ Ондрюшка и еще усердней заработал большой деревянной ложкой.
— Изголодал… — Ворон взял из миски говяжий мосол и начал неторопливо обгрызать мясо. — Так ты сейчас, значит, трава перекати-поле…
— Угу…
— Худо, брат, худо. Оно, конешно, дело к весне идет, за весной — лето, теплынь, ну а что потом?
— Не знаю, — честно признался Ондрюшка. — Но только к Кудеяру не вернусь. Он теперь никого не милует.
— Эт точно. Суров стал дюже.
— Ишшо как суров. После того, как ты убег, совсем с цепи сорвался. Пеной брызгал, грозился с тебя кожу содрать. С живого. Непонятно… И до тебя народ уходил из шайки, так ведь промысел-то разбойный добровольный, никто не принуждает. Как пришел, так и ушел. Чем ты так сильно ему насолил?
Ворон криво ухмыльнулся и ответил:
— А он завсегда был ко мне неравнодушен. Считал, что я подсиживаю его.
Но подумал другое: «Заметил, все-таки, Кудеяр пропажу золота… Али ему подсказали? Кто бы это мог быть? Болдырь, точно он. Молод, но хитер, сукин сын. Проныра. В каждую щель готов залезть. Похоже, сакву с дукатами он для себя приберег. А то чего бы ей валяться на возу, в куче барахла…»
— Нет, брат, не потому… — Ондрюшка заулыбался. — Анна на тебя глаз положила, вот он и бесился.
— Брось… — невольно смутился Ворон. — Анна, конешно, видная женщина, но мне чужого не нужно.
