Мы твою грамоту прочли и хорошо поняли — ты широко разверз свои высокомерные уста для оскорбления христианства. А таких укоров и хвастовства мы не слыхали ни от турецкого султана, ни от императора, ни от иных государей. А в той земле, в которой ты был, и в тех землях, тебе самому лучше известно, нигде не бывало, чтобы государь государю писал так, как ты к нам писал. А жил ты в державе басурманской, а вера латинская — полухристианство, а паны твои держатся иконоборческой лютеранской ереси. А ныне мы слышим, что в твоей земле явно устанавливается вера арианская, а где арианская вера, там имени Христа быть не может, потому что Арий имени Христову истовый враг, а где ариева вера, тут уже Христос не нужен, и не подобает эту веру звать христианством и людей этих называть христианами, и о христианской крови тем людям нечего беспокоиться…»
Бомелиус самодовольно ухмыльнулся — он все же выполнил наказ Уолсингема, и царь Московии вместо трона Ягеллонов получил от поляков кукиш. В октябре 1575 года королем Речи Посполитой был провозглашен император Священной Римской империи Максимилиан II Габсбург. В ответ вспыхнул бунт шляхты во главе с краковским епископом и Яном Замойским (как и пророчил Уолсингем), который к тому времени уже стал коронным гетманом. Они возвели на престол престарелую Анну Ягеллонку — сестру Сигизмунда II. Вельможи обязали жениться на ней семиградского воеводу Стефана Батория, который был моложе Анны на десять лет, чтобы он породнился с Ягеллонами. После этого 1 мая 1576 года его провозгласили королем.
А в марте следующего года начались переговоры с прибывшими в Москву литовскими посланниками Мартыном Страдомским и Матушем Нарбутом. Они вручили Иоанну Васильевичу грамоту от вельможных панов с нелицеприятным для государя российского содержанием. В ней царь обвинялся в нерешительности и недостаточной активности во время элекции, несмотря на оказанную ему поддержку.
Шляхта упоминала выборы Генриха Анжуйского и Стефана Батория, в которых они участвовали лично, а Иоанн Васильевич лишь являл свою милость через послов. Поэтому пусть русский царь не удивляется, что, несмотря на поддержку его кандидатуры, паны предпочли видеть королем Стефана Батория.
«Твое высокое высокомерие с чем можно сравнить, сам можешь понять, — продолжил свои труды Бомелиус. — И Александр, царь македонский, Дарию-царю с таким высокомерием не писал. И помяни пророческое слово: „Если ты, как орел, подымешься высоко и совьешь гнездо свое среди звезд небесных, то и оттуда…“ — говорит пророк; а что в конце, прочти сам. И даже если иная ханаанская печь будет угрожать сжечь нас, мы же ответим против нее трезвучной цевницею тричисленного божества.
Есть Бог сильный на небесах, который может взять под защиту против всякой гордыни, хвалящейся предать нас разорению. Поэтому подумай обо всех возносившихся — Сенахириме и Хозрое и в недавнее время Темир-Аксаке и Витовте. Или так скажешь: „Не это ли град мой великий Вавилон, не моя ли рука сотворила все это?“ Или всю Русскую землю, как птицу, рукой своей возьмешь? Или раздавишь нас, как мошку, по совету Курбского, который нам изменил, потому что хотел нашей смерти, а мы, раскрыв его измену, хотели его казнить?
А он составил заговор и хотел нас извести и возвести на престол другого государя, и нас Бог сохранил, и он, бежав от нас и будучи там, подымал против нас крымского хана, но и от этого Бог нас сохранил, и ныне он подбивает тебя.
И ты называешь себя благочестивым и набожным, так ты не слушай суждения злочестивых и прославь себя благочестием и набожностью, а понапрасну христианской крови не проливай…»
Громкий стук в дверь заставил Бомелиуса подскочить на стуле. От неловкого движения чернильница опрокинулась и исписанные листки оказались залиты чернилами.
— Гад дэм! — возопил он в бешенстве по-английски и ринулся открывать дверь с намерением вышибить мозги тому, кто потревожил его в этот урочный час; Элизиус думал, что это кто-либо из слуг.
Но на пороге встал Ворон. Не говоря ни слова, он резко оттолкнул Бомелиуса с дороги, подошел к креслу, сел и вперил в лекаря тяжелый недобрый взгляд. От такого нахальства Элизиус потерял дар речи. Он не узнавал обычно вежливого и предупредительного Ивашку. Что с ним стряслось?!
— Что ж ты, сучий потрох, делаешь?! — гневно спросил Ворон. — Ты погубил и себя и меня!
— Ты… ты что?! — опешил Бомелиус. — Как смеешь?..
Таким он Ворона никогда не видел.
— Я ничего, а вот твой верный пес Михалон попался с подметными письмами и сейчас его ломают на дыбе в подвалах Тайного приказа.
Элизиус обмер. Перед его мысленным взором предстал разгневанный царь Московии, и лекарь почувствовал как в низу живота разлилось тепло и струйки мочи потекли по ногам. Он едва доковылял до стула и рухнул на него уже полумертвым от ужаса.
Ворон брезгливо покривился, заметив лужу у ног своего бывшего хозяина, и сказал — уже деловито:
— Возьми себя в руки. Тебе нужно бежать. Немедленно! Я помогу тебе уйти из Москвы. А дальше действуй по своему уразумению. Постарайся как можно быстрее перейти литовскую границу. Да бороду сбрей и смени одежду, чтобы тебя не узнали.
— Да-да… я так и сделаю… — Бомелиус беспомощно осмотрелся по сторонам, словно не узнавал свою тайную комнату.
— И смотри, ежели попадешься, про меня молчок. А я, — безжалостно продолжал Ворон, — даже под пыткой не скажу, что ты якшался с англичанами и шпионил за Иоанном Васильевичем.
«Он все знает… Откуда?!» — подумал совсем потерявший голову Бомелиус.
— Знаю, знаю, — подтвердил Иван, будто подслушав мысли Элизиуса. — Я ж не дурак… Но меня дела твои не касаются. Ты многое для меня сделал, я за это тебе премного благодарен. И буде так, что тебя возьмут, постараюсь устроить побег. Только не сдай меня! Я твоя последняя надежда.
— А как же моя жена? Что с ней будет?
— Не боись. Мы, чай, не варвары. В отличие от вашей «просвещенной» Англии, русские бабам головы не отрубают. Поживет тут немного, а там, гляди, домой ее отправят. Тут главное тебе уберечься от лютой расправы. Собирайся…
Бомелиуса схватили в Пскове. У лекаря была фальшивая подорожная на имя одного из его слуг, которую предусмотрительно изготовил для Элизиуса мастер на все руки Томас Фелиппес. По ней лекарь без особых приключений приехал на псковский ям
[156]
, где собирался прикупить на торге соленой рыбы, чтобы уйти за рубеж под видом иноземного купца — так было проще и безопасней. Он имел соответствующие бумаги и на такой случай.
Лекарь не сомневался, что его уже ищут по всем дорогам. И мысленно благодарил Ворона за подсказку — безбородый, как многие иноземные купцы, он сам на себя не был похож.
В свое время первые англичане, которые начинали вести дела с Московией, быстро разобрались в особенностях русского менталитета. Они сообразили, что русские с недоверием и насмешкой относятся к бритым иностранцам.
