– А теперь давай поговорим о том, что ты делал с одиннадцати вечера до четверти третьего утра со вторника на среду. Итак, ты отправился к особняку графа. Зачем?
– Хотел поставить ему на вид недопустимость его поведения.
– А если по-человечески?
Михаил вскинул на мать разом потемневшие глаза.
– Я и сам не знал, что буду делать. Но меня так и подмывало… – Молодой человек запнулся. – Подмывало врезать ему как следует. Когда я переходил через перекресток, ветер сдул с меня фуражку и швырнул ее под колеса автомобиля. Только тогда я заметил, что накрапывает дождь. Прохожие попрятались, на улицах почти никого не было. Эта девушка пыталась заговорить со мной, но я не стал ее слушать. Вскоре я был возле графского особняка.
– Что дальше?
– Дальше… Я ходил туда-сюда, не решаясь позвонить в дверь. Это было невыносимо…
Мать легонько коснулась руки сына.
– Я знаю.
– К тому же было уже слишком поздно. А потом у меня пошла кровь от волнения.
– Что?
– У меня пошла кровь из носа, – беспомощно проговорил Михаил. – Как у гимназиста, понимаешь? Я был на войне, и даже там со мной такого не случалось!
– И что было дальше?
– Я вытер кровь и поспешил домой. Но на площади опять наткнулся на нее, – молодой Корф снова кивнул на Розу. – А на опознании она так на меня посмотрела, что я сразу же понял: узнала. И был уверен, что девица укажет на меня Папийону. Только она этого не сделала. Отцу бы не понравилось, если бы мне пришлось выйти в отставку из-за того, что оказался в неудачное время не в том месте…
Амалия тихо вздохнула.
– А ты никогда не думал, что тебе надо жить не для твоего отца, а для себя?
– Мама, – с неудовольствием проговорил Михаил, – мы уже много раз это обсуждали. Я делаю то, что должен делать, вот и все.
– Хорошо, оставим неприятную тему. Лучше скажи мне вот что: почему ты молчал? Почему не сказал мне раньше, где был в ту ночь?
– Мама, я взрослый человек, – проворчал сын. – Думаешь, мне приятно признаваться, что у меня пошла кровь из носа, как у какого-то мальчишки? Я выглядел бы просто глупо!
– Мне лезло в голову черт знает что! – рассердилась Амалия. – И не мне одной, кстати сказать! Ты хоть знаешь, что Елизавета Корнелли заявила полиции, будто ты был у нее, чтобы тебя выгородить?
– Нет. Я не знал.
Про себя Михаил машинально отметил, что сейчас мать назвала его бывшую любовницу по имени. Обычно же именовала ее «балерина Корнелли» или «эта балерина».
– Ладно. Раз уж ты являешься свидетелем, у меня есть к тебе несколько вопросов, – продолжала Амалия. – Когда ты ходил туда-сюда возле особняка Ковалевского, ты никого не видел?
– Я уже думал об этом много раз. Нет, там никого не было. Мимо проехали несколько фиакров, пара машин, только и всего.
– Больше ты ничего не заметил?
– Как сказать… Видишь ли, я могу поклясться, что граф был жив, когда я уходил оттуда.
– Почему ты так думаешь?
– Он зажигал свет.
– А его не мог зажигать кто-нибудь другой?
– Нет. Я видел на занавеске его тень. Это был Ковалевский.
– Не можешь сказать, что граф делал? Хотя бы предположительно.
– Я не разобрал. По-моему, ничего особенного он не делал.
– Где именно горел свет?
– На втором этаже, в комнате с синими портьерами. Потом загорелся свет в маленьком окошке рядом. А через некоторое время потух.
– Это спальня, – уверенно сказала Амалия, – только в ней на этаже портьеры синего цвета. А маленькое окошко рядом – ванная. Похоже, граф на сон грядущий умылся, привел себя в порядок, почистил зубы… В общем, ничего необычного.
– Мне показалось, он чистил зубы целую вечность, – усмехнулся Михаил. – Правда, на часы я не смотрел.
– Ну, мужчина мог принять ванну, к примеру. Что-нибудь еще?
– По-моему, граф находился в доме один. По крайней мере, не было такого, чтобы одновременно зажигался свет вверху и внизу, понимаешь?
Баронесса кивнула.
– Когда я уходил, свет наверху погас, и весь дом погрузился во тьму. Очевидно, Ковалевский лег спать.
– Когда это было?
– В первом часу ночи.
– А почему ты вернулся домой только в четверть третьего?
Михаил покраснел.
– Я…
– Ты отправился на бульвар Османа, верно?
– Да.
– Но там тоже не стал звонить в дверь?
Михаил вспыхнул.
– Я понимаю, что выгляжу смешно, но… Да, я не стал ее беспокоить.
– Почему?
– Что я мог ей сказать? Попросить, чтобы она не общалась с графом Ковалевским? У меня нет никакого права так говорить. – Молодой человек запнулся. – По-моему, она стояла около окна и видела меня. Но духу войти так и не хватило.
Слушая сына, Амалия чуть не расплакалась. Неужели Миша не понимает, что если будет вести себя и дальше подобным образом, вся его жизнь пройдет так – между своими и чужими, на нейтральной полосе, где только улица, и дождь, и вечно запертая дверь для того, кто никак не может ни на что решиться? Ах, черт побери!
Однако сейчас главное – помочь сыну выпутаться из истории, в которую он попал.
– Теперь по поводу произошедшего сегодня. Что там за драма под красным фонарем?
– Не знаю, – ответил Михаил, пожимая плечами. – Наверное, правильнее будет спросить у нее.
И Амалия, встав с места, подошла к девушке, которая во время разговора хозяйки с сыном даже не шевельнулась.
– Вы не пьете кофе, – заметила баронесса, присаживаясь возле свидетельницы, которая легко могла погубить Михаила, но почему-то не сделала этого. – Наверное, уже остыл. Давайте я скажу, чтобы принесли горячий?
– Не люблю кофе на ночь. От него мне потом снятся скверные сны… – вяло ответила Роза и быстро добавила: – Извините.
Ей ужасно нравился этот дом – и обстановка, и вазы с цветами, и веер, небрежно брошенный на стол. Однако не столько красота вещей захватывала ее (и даже не стоимость, о которой она могла только догадываться), а уют. Здесь все дышало теплом, и Роза невольно позавидовала Михаилу, который мог видеть эти вещи каждый день и приходить сюда когда вздумается.
– Может быть, вы что-нибудь хотите?
– Нет. Ничего. – Роза покосилась на испачканный шелк платья и решилась: – Как вы думаете, грязь удастся отстирать?
– Несомненно.
– Это я виновата, – шмыгнула девушка носом. – Так неудачно упала.
